Вкус ранней клубники

Сытый голодного не разумеет. Наша семья жила благополучнее многих, и мне не хотелось забивать себе голову размышлениями о чужих несчастьях. Я объясняла себе его волнения – а заговаривал он об этом не однажды спецификой работы шофера: сидит себе, крутит баранку, мозги у него не заняты, вот и размышляет о том, о сём. Мало ли на свете таких философов!..

Я кивала: понятное дело, страна нищает и спивается, – о чём ещё можно говорить в супружеской постели? У нас на работе тоже куча проблем: подскочили цены на полиграфические услуги, выросла цена бумаги, упал тираж – да мало ли, о чём я могла бы беспокоиться. Но муж моими делами отчего-то не интересовался. Или я сама предпочитала ему о них не рассказывать, считая, что он не поймёт?

Артём стал всё чаще мотаться по стране, туда-сюда, и теперь почти не бывал дома.

– Не отказываться же от живых денег! – хмуро отбивался он от моих претензий. – Ты даже не представляешь себе, сколько ребят сидят сейчас без работы! Выкупили "КамАЗы", а они себя не оправдывают. Спасибо, у нас генеральный директор – гений рынка, ухитряется находить для нас заказы, а то бегали бы, на хлеб занимали…

Но мне почему-то казалось, что дело вовсе не в деньгах, из-за которых Артём отказывался от домашнего тепла. Неужели оно ему вдруг надоело? И я перестала быть для него желанной женщиной? Кажется, я повторяла себе одно и то же. Рисовала картины прежней семейной идиллии. Полно, да была ли она…

В этом году наши дети окончили второй класс, и теперь, наверное, свёкор со свекровью уже отвезли их в лагерь на Чёрное море. Хотя наш рейс должен был продлиться не больше недели, на всякий случай я договорилась и со своей родной матерью, чтобы в воскресенье съездила с отцом, навестила внуков.

Артем включил приемник погромче – Алла Пугачева пела нашу любимую "Любовь, похожая на сон".

– Саша проснётся!

– Не проснется. Раз мотор гудит ровно, он будет спать, как пожарник.

– Понятное дело, он такой здоровяк. Только коснулся подушки, и уже заснул.

– Санька – вовсе не здоровяк. Он таким кажется. По-хорошему, ему давно пора завязывать с дальними рейсами. Но каждый раз, только он об этом подумает, в семье случается что-нибудь непредвиденное: то выходит из строя старый холодильник, то дочь замуж собирается. А у него сердце барахлит. Без таблеток и сердечных капель он уже в рейс не ездит.

– Но это же опасно! Что, разве у вас в автохозяйстве нет врача? Никто за здоровьем водителей не следит?

– Врач есть, но Санька хитрован ещё тот! Зубы может заговорить любому.

– Разве можно заговорить электрокардиограмму?

– Нет, конечно, он всего лишь каждый раз дает слово медикам, что этот рейс последний, что он всё понимает, что у них тоже работа нервная, но ведь семью без заработка не оставишь… Самых строгих он внаглую покупает.

– И медики за такое берут деньги?!

Мое недоумение искреннее. Из головы упорно не желает выходить стереотип этакого неподкупного врача, который заботится о здоровье пациентов даже вопреки их желаниям…

– Что же делать, если они нищенствуют вместе со всей страной? Их семьи тоже есть хотят!

Артём снизошел к моей наивности, а у меня невольно вырвалось:

– Какой кошмар!

За нашими спинами на спальнике раздалось презрительное фырканье.

– Растрепался! А ещё друг называется!

– Саша! Я же никому не скажу, – попыталась успокоить я разгневанного напарника.

– Да не слушай ты его! – отмахнулся Артем. – Это он так, понтуется.

– По-твоему, я должен уйти с дороги и усесться где-нибудь у пивной на лавочке, как старый дед, и ждать, когда молодые кружку пива поднесут?.. И вообще, уступи мне руль!

– Тебе же ещё время отдыхать!

– А я был должен!

Он скользнул за руль, и некоторое время мы сидели на сиденье втроем.

– Белка, может, полезешь, подремлешь?

Я отказалась. Ехать в рейс, чтобы отсыпаться? Это можно сделать и дома, на кровати, когда мы вернёмся.

– Не хочешь, как хочешь, тогда я полезу.

Артём подтянулся наверх.

А я всё смотрела на дорогу, и то тут, то там подмечала признаки разрушения огромного хозяйства страны. Там темнел ржавый остов брошенного, ободранного трактора. Здесь открывала щербатое нутро, похоже, в прошлом молочная ферма… И поля, на многие километры поля, заросшие сорняками. А Дума всё продолжает спорить, продавать землю или не продавать? Давно ведь известно: общая, значит, ничья…

О чём это я? Разве совсем недавно не осуждала я Артёма за точно такие же рассуждения? Разве не считала себя для этого слишком маленьким винтиком?

Я посмотрела на руки Саши, держащие руль. Если обращать внимание только на них, создается иллюзия, будто они живут сами по себе. Но стоит перевести взгляд повыше, и увидишь напрягшиеся желваки, сузившиеся глаза, взглянешь опять на руки – побелевшие от напряжения костяшки пальцев значит, на дороге что-то неладно. Разгладилось лицо, расслабились пальцы – всё в порядке. Чем не агрегат: глаза-мозг-руль-руки…

Сашу моё внимание к нему веселило. Он ведь свои действия на отдельные операции не делил, а реагировал всем организмом, и в считанные секунды.

– Хочешь подержать? – внезапно спросил он.

– Что?!