Вкус соли на губах (СИ

Глумикс куницей хитрой в лесу таится, извивается в ветвях, следит за зайцем. А внизу леший бродит, бородой своей за ветки, деревца молодые цепляется, идет, безумный, с мухомором на голове, идет и вздыхает тяжело, утробно, что звери малые в норах во сне содрогаются. Водяные о пни бьются, в болотах тонут, когда Глумикс глазами изумрудными местность изучает и вдруг видит зайца бурого, серого. Быстрее ветра несется заяц, да вдруг тормозит, уши навостряет и смотрит вверх, в темноту листьев.

- Оно движется, - говорит. - Летим же.

Куница и серый бегут бок о бок, быстрее ветра, орла гордого, сокола ясного, несутся чрез леса, перепрыгивают деревья поваленные, в стволы врезаются, выкорчевывая. И видят лешего вдруг: остановился, старый, отдохнуть, ссутулился весь, сжался, кривой рукой-веткой о дерево оперся.

- Оно? - с гнилых зубов мякоть кислых ягод валится.

- Оно, - и бегут-кличут дальше. А с крон птицы врассыпную разлетаются: перемены и возбуждение чуют.

Сиреникс-змей усмехается глазами вечными и смотрит прямо вдаль, пронзая горизонт, а под ним плещется Океан, содрогаясь от пламени божественного. И Аркадия на совете блаженно улыбается, прикрыв глаза ресницами длинными, влажными, тонкими. А в подводных пещерах спруты беснуются, драконы ревут, и кальмары всплывают на поверхность, взбешенные, растревоженные, взлетают, зависая аккурат между небом и землей, и снова вниз плюхаются, столбы воды взметая. Океан бурлит и тревожится, даже птица Рух в своих джунглях отсиживается, не рискуя в небо подняться. А Сиреникс, король словно, смотрит на бурный Океан и весело хохочет, ибо неспокойствие бессмертных любо-дорого для гада.

И где-то на Земле Мификс лениво пробуждается, качает сонными веками.

Бегут лисы, летят птицы, трансформации древние, прекрасные спешат со всего света, мечутся, волнуются, предчувствуют, видят. Танцуют люди, расцветают древние культы, а Фарагонда в своем кабинете смотрит на небо и понимающе усмехается. Знает, старая, что творится. По небу гром грохочет, молнии сверкают. Деревья валятся, озера гуляют блудные, а звери бегут в страхе. Все они, Энчантикс, Сиреникс, Чармикс, Глумикс и другие… Все они - дети Дракона, древние божества, кому раньше служили жрецы и слагали молитвы.

Их много, трансформаций-то. Звенят лютни и поют свирели. А превращения бегут, гогочут. Опережают время, несутся вспять и стремятся вперед. Со всех сторон, со всех концов сбегаются трансформации к точке отсчета, летят к дню тому, когда произойдет. И все передают друг другу, в воздухе шепот и крики переливаются:

- Оно! Оно! Оно!

Они собираются вместе и замирают на точке отсчета. Стрелки невидимых часов отсчитывают начало до свершения. Рождению нового следует пророчество. Аркадия где-то там улыбается блаженно. А Сиреникс хохочет, ибо змей есть гад. Глумикс и Чармикс, куница и заяц, замирают рядом с Энчантиксом , чуть шипят и поджимают уши.

Сейчас они вместе и отбрасывают ненужные окончания, прозвища и расшаркивания. Кто-то в тандеме, кто-то - одиночка, кто-то - изгой и презренный. Беля почти не видно, Энч правит балом, а Сирен, словно глумливый принц, идет в окружении свиты, послушных теней с короткими ручками и кривыми лицами, занудно шепчущими свои истории, тащит няньку и куклу старую, Гармоникс, что вот-вот сдохнет, но вроде еще держится. Гармоникс - продукт Сирена, незавершенный, нетрансформация. Шарахаются от него собратья, а Энч скрещивает руки и взирает на змея, что с вызовом смотрит ему в глаза, но не выносит и шипит, пресмыкаясь. Змей налицо и в душе.

- Знай свое место, Сиреникс.

- И ты свое, Энчантикс.

Конфликт неизбежен. Энчантикс пышет праведным гневом, а Сирен ядовито смеется. Но миг, и оба открывают истинные лица.

Одно и то же. Не враги. Но друзья, союзники. Исчезают подколки, остаются раскрытые сущности.

Заяц и куница приветствуют морского гада, и где-то там, в Магиксе, возрождается еще один культ. Сирен по-свойски расхаживает среди превращений, а те то шарахаются, то подобострастно заглядывают в глаза, и лишь редкие смотрят ясно, незамутненно. Те, кто по-настоящему его знает. А Сирену плевать, ибо он лучший, он гордый. Змей взлетает на пик своего превосходства и смеется над всеми.

- Давно ли вы имели человеческую женщину?

- Перестань, - щелкает клювом старый гриф, скрючив шею и восседая на сухом дереве. Он - старое ведьминское превращение, забытое уже несколько веков. Он не любит, когда его называют по имени, потому что негрифская гордость не может вынести, что упоминания о нем встречаются лишь в пыльных манускриптах в забытых библиотеках. Гриф прячет длинную шею в меховой воротник и смотрит на Сирена недовольным, пронзительным взглядом. - Ты знаешь, что происходит. Ты ведаешь. Скажи.

- А что, никто из вас не зрит? - Сирен зевает притворно, словно скучая. - Все видят, все знают.