Вкус терна на рассвете

На этот раз Бабуркин провалялся долго. Уже была осень, когда он стал выходить из дому с Рыжулей…

Во время болезни навестил его Рувим Борисович, приятель. Старичок рассказывал, как ему удалось устроить в своем ЖЭКе товарищеский суд над одним истязателем животных, до смерти замучившим несколько собак. Были на суде люди из общества охраны природы, собралось и много жителей микрорайона. Но мучитель животных от всего отперся — на заявления свидетелей, что они слышали крики истязуемых собак, он ответил, что не бил их, а дрессировал…

Услышав о дальнейших подробностях суда, Бабуркин только махнул рукой. Другого он и не ожидал. В том самом ЖЭКе, знал он, был один пожилой человек, который подавал в исполком заявление, чтобы ему разрешили «отстрел ворон и голубей, а также воробьев и кошек», что мешали ему спать. Он же притянул к товарищескому суду гражданку Синелькину за то, что она взяла к себе в квартиру пять бездомных больных собак, кормила их и лечила. Эта Синелькина, знал Бабуркин, подобрала однажды замерзающую старую собаку, у которой не было уже ни одного зуба, и выходила ее…

— Рувим Борисович, неужели они не понимают? — удивлялся Бабуркин, выслушав обстоятельный, неторопливый рассказ приятеля.

— Так ведь… Не хотят… с одной стороны, — тихо ответил Рувим Борисович. — И не понимают, конечно… с другой стороны.

Это был крошечный, совершенно седой носатый старичок, библиотекарь; говорил он тихим журчащим голосом, с большими паузами, во время которых часто-часто моргал припухлыми глазами за линзами сильных очков. Бабуркин знал, что они со старухой живут одни, что почти всю его родню расстреляли в Литве фашисты. В обществе состоит давно.

— Ведь подобная тварь сегодня собачку, а завтра на детей перекинется. Что, не бывало разве так, Рувим Борисович?

— Так ведь… все бывало, Степан Егорович, — ответил старый библиотекарь. — Садист… он опасен.

— И откуда только холеры такие берутся, вот загадка, Рувим Борисович. Ведь детишек добру учим, — возмущался Бабуркин. — Кем он хоть работает? — спросил он.

Рувим Борисович пожал плечами, потом сказал:

— Где-то на автобазе… Механиком по ремонту.

— Ишь ты! Коллеги, оказывается! — удивился Бабуркин. — Ведь я тоже автомеханик. — И он рассмеялся.

Старый библиотекарь, сморщив толстый нос, тоже тихо смеялся.

ПОЛЕТ

Не каждому удается побывать на башенном кране. И хотя водителями этих громадных машин часто бывают женщины, работа требует настоящего мужества.

Но вот я представляю совсем иного склада женщину. Рукам ее свойственна только нежность, ими она не может, допустим, схватить кувалду и выбить заржавленную втулку. И вообще прикосновение к тяжелому машинному металлу противно ее естеству. Доведись ей, например, под угрозою гибели надевать соскочивший трос на блочок, она покорно умрет на месте, так и не решившись притронуться к гаечному ключу и монтировке. Работать она может только там, где ласкающие прикосновения ее рук обретают жизнеспособность. Например, при выдаче нужной книги маленькому читателю.

Такова была мамаша Эрика Путрина, служительница детской районной библиотеки. О ней не очень много, но вполне достаточно, чтобы представить ее, поведал мне мой сменщик. Строили школу в поселке, что в двух часах езды от Москвы. Мы считались в командировке, жили в поселке, но Эрик почти каждый день ездил домой, к матери. Мы обслуживали в две смены семитонный кран старой конструкции, типа БКСМ 5—7. Как это бывает, когда люди очень близки и хорошо знают друг друга, сын рассказывал, сам не замечая того, все самое главное о матери, из чего могла бы составиться поэма ее любви и надежд. В огромном городе, где у них не было родственников, они жили одни, без отца. Почему его нет, я не стал спрашивать у Эрика, зная, что по своей юной суровости и сдержанности он не пожелает говорить об этом.

А теперь о самом Эрике Путрине. Это был огромный мальчик с широким плоским телом взрослого мужчины и круглым лицом ребенка. Длинные, как полагается, волосы до плеч. Губы совершенно детские, наливные, усов полное отсутствие, но малоподвижные глаза его неизменно бывали сумрачны и серьезны. Он был страшно силен, этот мальчик, хотя двигался вяло и длинные руки болтались расслабленно. О том, какие примеры подтверждали эту силу и каких задиристых мужиков в бригаде он ставил на место, вдруг разъярившись, упоминать здесь совершенно ни к чему. Скажу только, что держался он среди строителей независимо и отчужденно, и в этой отчужденности я всегда предугадывал начало какой-то опасности для него.