Вкус жизни

Подавленная впечатлением от состояния подруги, Люся не смогла сразу заставить себя говорить одобряющие слова. Неизвестность всегда представлялась ей значительнее и опаснее, чем она на самом деле являлась. Но то, что она увидела, шокировало ее, и она не знала, как подступиться, чтобы вырвать Лену из пространства скорби. Она понимала: это не та боль, не та скорбь, что изливается в жалобах. Она понимала, что тоска бывает много пронзительней слез… Темная тайна пораженной, покореженной болью психики Лены пугала ее, поэтому сначала она даже не делала попыток рассеять ее устойчивое уныние и апатию. Их первым разговором было насыщенное молчание в объятьях друг друга.

Любая душевная болезнь – свидетельство личных, этических или моральных потерь. Чужая боль, чужая душа – секрет за семью замками. «Вот, оказывается, что могут сделать с человеком горе и одиночество! Оно и понятно: одинокий человек перед несчастьем беззащитен… Какой непроглядный колодец боли! Полная утрата положительных эмоций. В черной глубинной тоске, несомненно, есть что-то страшно зловещее. И кто это сказал, что в несчастье человек раскрывается глубже всего? Утешающее заявление… Бывают минуты, когда и сильный человек не может стать выше переживаемого момента, – думала она с некоторой растерянностью. – Мне было легче. Я плакала, утопала в половодье слез. Сухой плач души – самый тяжелый».

Лена была так погружена в себя, что Люся не сразу решалась нарушить ее сосредоточенности. К тому же она считала, что неуместно лишний раз выражать подруге сочувствие, способное всколыхнуть разбитое сердце, всякий раз будто заново переживающее свою беду, свое безмерное горе, что не стоит бередить незаживающую рану. Первое время она просто старалась ни на минуту не оставлять Лену после работы одну, говорила ей простые, четкие, конкретные слова и деятельно пыталась вовлечь подругу в полноценное общение, чтобы вернуть ей остроту ощущения жизни. Но страстное напряженное желание понять подругу, чтобы поскорее разогнать этот невыносимо страшный мрак ее души, заставлял, подталкивал ее действовать более энергично. И она принялась ежедневно внушать Лене:

– Если нет слез, значит, сердце ожесточилось. Надо что-то делать с болью, которая не дает тебе дышать. Растормозись. Говори, говори! Твое сердце стыло от беды, твоя невысказанность гнетет тебя. Не подавляй эмоций. Вдоволь намолчалась без меня. Доверься мне. Я же не понаслышке знакома с существованием крайних трагических обстоятельств. Отрешись от своих горестей. Нельзя жить самоистязанием. Я встану между тобой и твоей бедой. Рано тебе уподобляться расстрелянной птице. Не впадай в мрачность, не хорони себя, жизнь окончательно не потеряна. В тебе притупилось самое истинное, самое сокровенное. Разве неизбежное не свершается, если мы придавлены страданием? В жизни не может быть остановок. Ты закрепляешь в себе чувство вины, а вина не очищает, она губит.

Лена отвечала на ее слова жестом, выражавшим одновременно понимание и бессилие.

– Выслушай меня и поверь: я смогу взглянуть на твои проблемы с другой стороны и уже этим помочь тебе. Пойми, каждый человек хоть раз в жизни сталкивается с жестокой действительностью, окунается в океан человеческих бед, а твоя жизнь – история запредельных страданий, находящихся за гранью человеческих возможностей. Но не предавайся отчаянию, постарайся перешагнуть критическую линию своей боли. К чему тебе это самоуничтожение? Примири себя с жизнью. Воскреси себя. Прими происшедшее как горькое осознание неизбежной данности. Понимаю, закон целесообразности, заставляющий все живое менять свои формы, здесь не работает… Чтобы не душила вина, прости сама себя, и сразу повернешься спиной к своей боли. Копание в прошлом не приносит пользы. Мысли о смерти недостойны тебя. Кому и что ты докажешь этим?

Не спеши с выводами, подумай, что может послужить тебе исцелением или хотя бы прибежищем. Ты была хорошей матерью, и уже в том твое оправдание (И зачем только она произнесла эти слова!), – с непоколебимой уверенностью в собственной правоте говорила Люся. – Тебе не идет жалкая, тупая обреченность. Она мешает тебе вернуть душевное равновесие. Мобилизуй себя. Непомерно раздутая склонность к самоанализу – это именно то, от чего ты не можешь освободиться – мучает и раздражает тебя, как заноза.

Угнетенное состояние позволило бедам выдвинуться в твоей душе на первый план, причиняя тебе жгучую боль, и создало в тебе ощущение того, что ты не справишься с собой. Твоей душе, надорванной страшным застоем, требуется движение, – ласково и осторожно рекомендовала Люся. – Тебе бы сейчас на юг, к морю. Я не одинока в своем желании? (Боже мой! Что за глупая мысль! Неизвестно еще чем обернется мое тупое вмешательство в ее судьбу. Из-за неуверенности в пользе своих действий я слышу в себе путаное многоголосье?) Даже самые сильные страдания со временем блекнут и утрачивают остроту. (Что я говорю? Эту боль не излечивают десятилетия... вся жизнь.)