Вкус жизни

И Люся, исполненная беспомощной солидарности и любви, сознающая свои ограниченные возможности, останавливала сама себя. Поставленная задача оказалась много трудней, чем она ожидала, поэтому ей хотелось добиться хотя бы временного душевного спокойствия, вызванного пусть даже притупленностью чувств. Но в Лене поднималась тихая волна недовольства подругой. Ни облегчения, ни освобождения от мыслей, на которое Люся надеялась, не было и в помине. Изнуренная горем, усталостью, постоянными недосыпами, Лена не воспринимала слова подруги.

Люся рассуждала с быстротой, в некоторых случаях совершенно неуместной, и тем раздражала Лену. Она, зачастую не считаясь с ее доводами, говорила и говорила, словно боялась остановиться и услышать вопросы, на которые не сможет найти ответа. А Лене казалось, что подруга понимает, но не хочет принимать в расчет то, какие сомнения ослабляют ее дух, и с видом лицемерного святоши долдонит свое. Она слушала Люсю и молча качала головой. И эти покачивания были несколько двусмысленны и могли быть интерпретированы как знак одобрения или служить выражением самых различных и весьма тонких нюансов ее разбродных чувств и мыслей.

– И чего только ты не придумаешь, – вяло всплеснула руками Лена, как бы отодвигая подругу вместе с ее никчемными словами.

Ей почему-то пришло в голову украинское слово «байдюже», которое ее бабушка применяла, как ей тогда казалось, и к месту, и не к месту. Она не понимала его универсальности и только поражалась степени охвата им всевозможных жизненных ситуаций. Это короткое, емкое слово в устах бабушки и утверждало, и сожалело, и возмущалось. «Вот так и Людмила… » – думала она безразлично.

И снова приходила ночь. И снова возвращались муки. Она одиноко лежала с болью в сердце и терзалась тяжелыми думами, завидуя крепкому сну подруги. Опять жуткие мысли, полусны, кошмары, трепещущие нервы, покинутость, смертельная тоска… «Было нечто: я и он, а теперь… ничто. Была чуткая, пульсирующая материнская усталость, а теперь она – свинцовая, давящая, не приводящая ко сну, не спасающая… Нет желания освободиться от нее… это конец».

– …Не вырисовываются у меня в голове контуры твоего будущего. Судьба проверяет, человек ты или нет. Прошлое изменить нельзя, а будущее – можно. Нельзя, чтобы боль побеждала жизнь. Понимаю: она – преграда твоим мыслям… Ты никогда уже не будешь прежней, и все же попробуй вернуть себе утраченное равновесие, похорони печальное прошлое, не сбрасывай себя со счетов, начни жить заново, выплыви из забытья, из небытия тяжелой задумчивости, пока не загрызла тебя смертная тоска. Депрессия чаще всего кроется в нас самих. Ты от себя устала, от своей рефлексии. Чувствуя невероятно глубокую усталость от жизни, мы сами погружаем себя в бесконечную пустоту одиночества; отгораживаясь от мира, делаем себя самым ненавистным себе существом. Разве ты не чувствуешь потребности в утешении?.. В голове Людмилы мелькнуло: «Слишком гордого человека невозможно пожалеть даже в его горестях. Надо искать другой подход».

– Тебе снова надо почувствовать в себе надежный стержень, чтобы жить, а не влачить жалкое существование. Заново научись жадно выплавлять из скудной жизни крупицы радости. Ты же всегда умела! Я знаю, о чем говорю. Я уже прошла через это… Попробуй играть на мандолине или петь сначала пусть даже самое грустное, чтобы заглушить трагичные мысли, загасить тоску. Когда поёшь, не думаешь ни о чем. Мне помогало, если потихоньку «скулила» народные песни.

Но слова отскакивали от заледеневшей души Елены. Сердце с неистовой болью восставало против любого непрошеного проникновения. «Чем всколыхнуть аппетит к жизни, если основное ощущение от нее – безразличие, а в сердце пронзительная пустота. Мужчина отводил бы душу в водке или предавался необузданным «забавам» и с наслаждением следил, как безнадежно опускается… Мужчина… А я разве не опустилась?.. Не пора ли поубавить заносчивости и составить о себе реальное представление... чтобы было чем себя попрекать...»

– Зачем тебе вскрывать свои комплексы, углубляться в химеры подсознания? Пересиль себя, не позволяй себе уходить в недовольство собой, придави уныние, смирись с несчастьем, посланным тебе судьбой. На все воля Господня. Он примиряет нас с жизнью как раз в те моменты, когда эта жизнь трещит по швам. Спрашивай у Бога не «за что мне такое?», а «зачем?». Не бывает креста выше человеческих сил. Не убивайся, не бери на себя больше, чем можешь донести, остальное оставь небу. Платить по счетам надо только за свои прегрешения…

У нее чуть не сорвались с губ слова: «Бог дал, Бог взял». Но она сама их испугалась, понимая, как они не к месту для человека, воспитанного «в духе героической борьбы с религиозными предрассудками». Люся сама не знала и даже не задумывалась, были ли ее слова столь бесспорными, как она себе на тот момент пыталась представить. Говорила автоматически, больше по привычке. Ведь говорят же, что Христос – слезы человеческие. И он облегчает душу…