Вкус жизни

– Я нервничаю, когда мне не разрешают есть сладкое, и ем, когда никто не видит, – улыбаясь, проговорил Прохоров, придвигая в мою сторону пакет с печеньем. – Когда я был еще совсем маленьким, печенье мне могло только сниться. Прекрасно помню, как я ждал эти желанные, сладкие сны…

Прохоров был из поколения «детей войны». Детей, которые прошли войну. Детей, которые видели вражеские самолеты. Самолеты, которые шли бомбить его дом, родину. Александр Ильич был тем, кто познал, что такое настоящий голод. Он тот, кто потерял родных и близких во время немецкой оккупации. Для него главными ценностями навсегда останутся эпизоды из детства. Прохоров жил благодарностью тому поколению святых, которое не постояло за ценой и уплатило за это жизнью. Поколению, отстоявшему нашу землю, небо и все, чем мы будем гордиться до самой смерти. Прохоров остался душой и разумом верен Советскому Союзу.

– Я тоскую по былому, – добавил Прохоров. – Часто замечаю лживых людей. На лицах молодых читаю лишь выгоду. Раньше я видел жадность к знаниям, потребность в культуре. Я считаю, что человек с молодости не должен смотреть вниз, в мелкие ценности. Считаю, что надо всегда смотреть вверх. На небо. А там чувства, там свет, там солнце…

***

Сонная тишина дня забрала меня, и я уснул. Проснулся уже поздней ночью. Я лежал неподвижно, молча, без всяких мыслей. Уже три часа ночи. Осторожно, неслышными движениями я поднялся. Нашел на ощупь ногами в темноте свои резиновые тапки и вышел бесшумно из палаты. Смотрю – впереди длинный темный коридор отдыхает в спокойствии ночи. Где-то в конце светится лампа на рабочем месте дежурной медсестры. Я присел на ближайшую металлическую скамейку у стены и впал в глубокие раздумья. Врачей сегодня не было, а опухоль ждет операции. Ждет, пока придет ее очередь. Но выход ли это… С какими диагнозами лежат мои коллеги по болезни? Никто о своих недугах не говорит. Не делится, как будто они и вовсе здоровы… Именно в таком месте начинаешь задумываться о том, что было раньше. Как я жил? Что было в моей жизни? Закрыв глаза, я начал усердно перебирать память с самого начала. Но… Я никак не смог вспомнить ни одного яркого и живого счастьем момента. Кто в этом виноват? Только я…

Растерзанный мыслями, я вернулся в палату. Ее освещал ночной смешанный свет от кротко светящего фонаря и луны, падающий через стекла окна. Я тихонько, чтобы никто не проснулся, прилег. Перевернувшись беззвучно на бок, я увидел лицо соседа, Прохорова. Он страдающей статуей лежал на спине. Сейчас его статный профиль говорил о боли. Его седые виски вспотели. Лицо было искажено. Мешки под глазами, морщины, щеки были залиты молчаливыми мужскими слезами. Я не понимал, спит он или нет. Но именно тогда осознал, что он молча, в одиночку борется с ужасной болью и холодной смертельной болезнью. Я хотел как-то помочь, но боялся его тревожить… Побоялся влезать в его борьбу… Я отвернулся лицом к стенке. Видеть все это я уже не в силах. До утра оставалось немного, я постараюсь уснуть…

***

Резкие слова вырвали меня острым криком из сна. Моя голова сразу дернулась в сторону невыносимого шума. Уже утро. У входа, вопя во все горло, стоял худощавый темноволосый мужчина лет тридцати пяти. Он громко что-то объяснял полной женщине в белом халате. Она, осознав, что не в силах вразумить скандалиста, бросила непристойное ругательство в его в сторону и ушла подальше от лишних проблем и головной боли. Внезапно лицо спорщика с усталыми, вываливающимися глазами навыкат, оказалось уже посередине палаты. Он задумчиво встал на проходе. Кажется, он вел некий анализ свободных коечных мест. Осмотревшись еще раз вокруг, он присел на койку у окна.

– Бля, невозможно дышать было. Жуткий смрад. Тут уж получше, но тоже пованивает. Отлично, хоть койка у окна будет, – смотря на большое окно, довольно сказал наш новый сосед.

Напротив мирно читающий Коновалов отложил потертую книгу в сторону. Кинул недовольный взгляд на шумного и не очень приятного на первый взгляд нового соседа, который расположился прямо перед ним по другую сторону прохода.

– Ну здравствуйте! Я Резин Олег. Будем знакомы! – смотря выпученными глазами, представился на всю палату мужчина. Он улыбался, все его лицо объяли большие мимические складки. Непонятно, в его улыбке и взгляде читалось либо застойное сумасшествие, либо горькое отчаяние. – Я из соседней палаты, там старик с мочевым катетером. Воняет, бля! Дышать невозможно!

– И куда же ему, бедолаге, деваться? – хмуро откликнулся Коновалов.

Резин, бросив мимолётный взгляд на Коновалова, вдруг отстранился и начал молча разбирать вещи, поочередно складывая их в свою новую тумбочку. Под кровать он положил объемный полиэтиленовый мешок и довольно грязные ботинки. Слева от Резина, не теряя спокойствия, удобно расположившись на кровати, читал широкую газету Марат Рустамович.