На входе корпуса больницы совсем пусто. К пруду надо было спуститься. Небольшая лестница стала моей дорожкой к желанной вольности. Как же хорошо, я чувствую свободу… Вокруг тишина и прохладный февральский запах воздуха. Машинально я сделал глубокий вдох. Внезапно полоснула резкая боль в горле, лицо скривилось, и голова покорно опустилась. Перед глазами встали бетонные, местами битые, уродливые ступеньки… Вспомнив слова отца, я выпрямился и посмотрел гордо вперед – меня сразу встретила приятная глазу солнечная позолота на снежном горизонте… Спустился. Напротив больницы парковая зона. Здесь много деревьев, они полным ходом готовятся к весне. Я поднял голову вверх – чистое, глубокое, бездонное небо… Я будто утонул в нем, на секунду у меня закружилась голова… Мои давно не стриженые волосы обдувал слабый ветер. Была только середина февраля, но уже все так по-весеннему, странно… А может, природа всегда такая, я же раньше ничего не замечал… На пороге весна, у природы новый круг – новая жизнь. Солнце, оно везде – отражается в окнах корпусов больницы, в пруду, в ветвях деревьев. Ветви, как кажется, начинают вовсю готовиться к первым листьям. Слева от пруда теснятся березы. В видах деревьев я особо не разбираюсь, но березы я всегда узнаю, по стройной осанке и чёрно-белому окрасу. Рядом признаю пару старых мудрых дуба. Справа так же, березы, и совсем не знакомое высокое дерево – черный толстый извилистый ствол с сильными корнями и корявыми грубыми ветвями. На местами потрескавшейся извилистой коре мне показались лица. Вот вижу лицо глубоко страдающего, а рядом, уже вижу улыбку от уха до уха – смеющаяся, счастливая гримаса… Позади, вдалеке, виднелся забор. За ним уже начинались жилые, идущие в ряд здания. Я продолжал свою одинокую, но приятную в душе прогулку. С каждым шагом я все больше ощущал свою живость. Все было осознанно, я проживал каждую секунду. Я даже в полной мере ощущал мягкую, немного продавливающуюся землю под ногами. И вот я уже у мутной, коричневатой воды. Передо мной встают деревянные скамейки, выкрашенные белой краской. Можно присесть. Отвлечься от всего на свете и просто отдаться виду маленького тихого пруда. Глазу попалась длинная скамья на другой стороне. На ней, с опущенной головой, судя по всему, сидит больной. Ему примерно сорок пять лет. Вид у него был человека «принятия». Казалось, он лишен всяких эмоций. По его одинокой фигуре можно было сказать, что он ищет спокойствия…
Мужчину звали Андрей, Андрей Доронин. Лечили Андрея лучевой терапией. В жизни у него было все – семья, высокооплачиваемая работа, просторная квартире в центре города, загородный большой дом. Но внезапным ударом ворвалась болезнь. Она разделила жизнь на до и после. Вся мирская материальность ему стала чужда. Ему нужно было одно – понимание… Окружающие не понимали Доронина: здоровые люди, они с утра до вечера лихорадочно копошились. Занимались дурацкой повседневной мышиной возней. Думали о каких-то удачах и неудачах, которые казались им такими значительными… Семья Доронина уже не слушала его жалобы и переживания. Казалось, он им просто надоел. Могло показаться, время от времени они его даже избегали. Здесь же, в центре, полном больных, его часами слушали и сочувствовали. Обычные многочисленные незнакомцы. Они все понимали. Как же обидно. Через десятки метров я ощущал ноющую тоску этого одинокого человека…
***
Шли дни. Дни вроде спокойные. Мы проходили осмотры, процедуры, продолжалось лечение. За это время Бориса прооперировали и отпустили домой. Недуг с ним долго не прожил.
Тарасову тоже сделали операцию. На радостях при выписке он даже забыл свою мятую тетрадку. Вскоре тетрадь была изучена всеми жильцами палаты. Оказывается, Тарасов все это время чиркал стихотворение. Никто бы даже не подумал… Старик сделал, что всегда хотел:
«Скажи мне»