Владения

Зато бабушка и по сей день не может скрыть своего раздражения отцом и его родственниками, приезжающими из деревни, и вот потому-то эти бесконечные придирки: «Просила же вас не привозить больше смокву, никто у нас ее не ест». Или: «Когда же вы наконец научитесь правильно говорить по-таджикски, ведь в доме дети растут…»

Насчет смоквы она, конечно же, неправа. Едва появится в воротах дедушка с корзиной, накрытой темнозелеными листьями, как Амон и Душан бросаются к нему и после первых приветствий, поцелуев, нежностей сразу же роются в корзине, разбрасывая листья, а потом долго наслаждаются винным соком и запахом плодов, налитых солнцем и благоухающих.

Вот и сейчас на крыше, куда полез Душан, лежали и сушились между ростками пшеницы фиолетовые смоквы, выпуская из себя и разливая вокруг вино. Было такое ощущение, что где-то наверху, на стене, которой закрывалась крыша от улицы, растет деревце смоковницы, одичалое и неухоженное, которое долго ждало, что кто-нибудь поднимется к нему и соберет урожай, но, так и не дождавшись, стало сбрасывать вниз, на площадку крыши, перезрелые плоды — обманутая смоковница приняла площадку, поросшую пшеницей, за деревенское поле.

Мысль эта так позабавила Душана, что он невольно остановился посередине крыши, осматривая новый для себя мир вокруг — три невысокие белые стены, загораживающие улицу, и край площадки, уходящий вниз, в глубину двора, откуда смотрел на него отец.

Стоит сейчас сказать Душану «смоковница», как воображаемое деревце, которое сбросило с себя плоды на пшеницу, действительно поднимется на стене и закроет его своими ветвями. Или лучше он нарисует это деревце на плотном воздухе и будет любоваться до наступления полных сумерек.

— Спускайся! — крикнул ему снизу отец.

Как же так ступить, чтобы не раздавить плоды? Многие из них закатились, наверное, и спрятались в островках пшеницы, уже пожелтевшей и выгоревшей на солнце.

Возможно, что пшеница эта росла в деревне возле смоковницы. Весной, когда ливень смыл верхний слой крыши и комната стала протекать, дедушка привез из деревни повозку пшеничных стеблей, и они вместе с отцом замешали эти стебли с глиной и покрыли крышу новым слоем, и не успела крыша обсохнуть, как на площадке показались ростки — видно, вместе со стеблями попали в глину и зерна. Бродячий кот, за которым погнался сейчас Душан, прыгал всю весну по зеленым росткам и катался по ним, созывая других кошек для любовных утех.

Между стеблями, как награда за ловкость, лежала монета. Душан обрадовался находке, спрятал ее и спустился во двор. Он уже понимал, что монеты имеют ценность, в них заключены смысл и тайна: ведь часто, когда приходит к ним старик пекарь, Душан еще не знает, сколько лепешек возьмет у него мать, высунувшись из окна, ждет, две или четыре, и видит, что взамен хлеба мать отдает пекарю монеты.

— Не играй деньгами! Они переходили из рук в руки тысяч людей, среди них больные и грязные… — наставляла бабушка и, чтобы как-то унять его, как ей казалось, болезненный интерес к деньгам, купила ему черепашку-копилку.

Конечно же, он так и думал, что монеты, бесконечно превращаясь, живут вместе с людьми: к одним они заходят в стойло в облике быка; у других лежат под кроватью, свернувшись змеей, и так до тех пор, пока не приходит факир, чтобы колдовством своей флейты заманить эту змею и унести ее прочь; к третьим она заползает под платье, еще утром звонкая сверкающая монета, а сейчас жук — скарабей, — и щекочет их тело и грудь приятной истомой. Вот почему, когда в руках его оказывалась монета и он опускал ее в копилку — глиняную черепашку с зеленым панцирем — и монета со звоном падала в ее ненасытное чрево, ему казалось, что полонит он все живое и неживое: быка, люльку, змей и самого дьявола, о котором уже успела рассказать бабушка.

Он подносил к уху черепашку и, замирая от восторга, слушал, как звенят монеты, смотрел в темное ее горлышко, чтобы подглядеть момент какого-нибудь загадочного превращения; с трепетом ждал он того дня, когда чрево черепашки наполнится и не сможет более принимать в себя монеты. Тогда он расколет черепашку, чтобы на свои сбережения купить бабушке подарок, но произойдет это еще не скоро, в день ее рождения…

Хотя бабушку и сердила его страсть к монетам («В нашем роду все презирали деньги, думали не о теле бренном, а о душе…»), но все же она сама всякий раз, когда надо было уговорить его сделать что-то неприятное, обещала ему, как награду, монету. Проглатывание горького лекарства — одна монета, десять кругов по двору в тесных сапожках, чтобы они разносились, — две монеты. Эту таксу он установил сам, и бабушка подозрительно легко соглашалась, открывала сундучок и, пока он исполнял свою всегдашнюю короткую мелодию, которая теперь восхваляла сделку, торгашество и хитрость между ним и бабушкой, доставала оттуда плату, крошечные медные монеты, разрисованные вязью, такой же замысловатой, как на ставнях и воротах.