Владимир

Однако саму жизнь Малуша воспринимала такой, какова она есть – трудной, сложной, часто жестокой. Малуша порывалась, ведь к тому стремится и птица, жить лучше, счастливей, но тщетно! А коли так, пусть счастье улыбнется другим людям, ее же утеха – сын-князь, который в силах сделать много добра людям.

И она верила, что так и будет. Трудно, очень трудно было сыну ее, Владимиру. Живет он между небом и землей, в окружении хищной, безжалостной Горы. То в походе, то в Золотой палате стоит он против целого мира, и все ради множества людей, которые любят, уважают его, о которых он печется. Только бы сына не сломила Гора!

Когда Тур рассказал про Давила, Малуше стало очень страшно. Она знала, что одних сын милует, других карает, так Владимир и должен поступать, на то он и князь, но как может карать он Давила, Тура, людей, которые жизни не щадили ради него, ему одному верили, надеялись на него?! Нет, нет, это не его рук дело, это Гора, неужто он не видит, не знает?… Малуша решила идти к сыну-князю.

Вечером к воротам Горы приблизилась женщина. Должно быть, она поднялась с самого низу, с Днепра, потому что запыхалась, устала. Старая, немощная, она остановилась у ворот и долго не могла произнести ни слова.

– Чего тебе нужно, жено? – спросила стоявшая у ворот стража.

– Ой люди, люди, – запричитала она. – Надо мне повит дать князя Владимира.

Высокий, откормленный гридень Брич, который был в карауле старшим, ухмыляясь, спросил:

– А сама ты кто, жено, что так хочешь видеть князя? Женщина немного смешалась, потом взглянула строго на Брича и ответила:

– Я рабыня…

– Что же тебе нужно от князя? – продолжал Брич.

– О том я скажу только ему… Пустите-ка, пустите, я там скажу князю…

Теперь уж захохотала вся стража. Но они тотчас оборвали смех – к воротам приближался Волчий Хвост, стража расступилась перед главным воеводой князя и отворила ворота.

Однако воевода не пошел сразу на Гору, а остановился в воротах, услыхав, как женщина, стоявшая перед стражей, просила:

– Пустите меня, гридни, на Гору, к князю.

– Да разве с тобой князь станет говорить?!

– Станет… Я должна с ним говорить…

И она двинулась в ворота, желая проникнуть на Гору.

– До чего же ты упряма, жено, – принялась уже строго уговаривать ее стража. – К нашему князю и не всякого боярина допустят…

– Вы меня только в ворота пропустите, а уж там я к нему добьюсь, – твердила женщина.

Они снова ей возразили:

– Ничего ты, жено, не ведаешь. Коли мы пустим тебя, то ведь стража стоит и за воротами, и в сенях… Кто тебя к нему пустит?

Старший, Брич, наконец поднял голос:

– Уйди, жено, от греха… Куда тебе, робе, к василевсу? Не серди меня, жено, не то разгневаюсь и велю гридням гнать тебя.

– А я не пойду! – вскипела женщина. – Не трогайте меня, не пойду…

Воевода Волчий Хвост все еще стоял в воротах, вернувшись, он поглядел на старуху, на стражу.

– Блажная! Гоните-ка ее отсюда, гридни! Гридни подняли палки.

– Беги!

И Малуша, старая, немощная Малуша, стоявшая перед княжьей стражей, поняла, что, идучи сюда, она тщетно надеялась попасть на Гору, увидеть сына-князя, говорить с ним…

Нелегко было простому человеку пробиться на Гору и встарь, а все же люди ходили, добивались, трудно, очень трудно было и ей под щитом брата попасть туда, но во сто крат труднее, просто невозможно пройти на Гору теперь, когда сидит и правит князь-василевс.

Малуша не стала больше спорить. Да и о чем спорить? Стражи замыкали ворота, им не было до нее, матери, никакого дела, теперь Малуша уже ничего не может сделать, убьют Давила, убьют еще многих людей.

Но не одно это тревожило и терзало ей сердце: стража у ворот, стража на стенах, стража у терема, стража в сенях, вот так все словно бы стерегут князя-василевса, только у его сердца нет стражи, никто не охраняет душу ее сына.

Надвигалась ночь. Слегка согнутая, старая, уже немощная женщина медленно спускалась по Боричеву взвозу. Малуша жалела, о, как несказанно жалела она в эту вечернюю пору, что побоялась и так и не призналась, так никогда и не пошла к сыну-князю. Теперь она поняла, что должна была это сделать. Боже, Боже, как много могла бы рассказать тогда мать Владимиру! Может, ведь все может быть, он и жил бы не так, и не прятала бы его сейчас от людей стража. Ныне уже поздно, да и ничего не в силах сделать Малуша. Ей тяжко, несказанно тяжко, но что она – рабыня, убогая монашка, женщина, каких много, тьма…

А он? О, как тяжело, как страшно ему жить, сидя так за высокой стеной, за воротами, куда нет никому доступа, даже ей – матери?!

Старуха спускалась все ниже и ниже по Боричеву взвозу, но сама не видела, куда шла, слезы застилали ей глаза, сердце громко стучало в груди, подгибались ноги.

11

Ночь.. Князь Владимир почивал на своем ложе, рядом другое ложе, царицы Анны. В тереме, за раскрытым окном, повсюду на Горе тишина. Спать, только спать.

Но князю Владимиру не спится, он лежит с открытыми глазами, смотрит на темные очертания палаты, образа на стенах, в окно, где сквозь ветви деревьев темнеет усеянное звездами небо.