Владимир

Небо снова прорезала молния – епископ и воевода стояли рядом посреди двора и казались какими-то великанами. Молния была так ослепительна, что на зеленый спорыш даже не упали тени, вокруг ничего не было видно, лишь невдалеке зачернело забытое кем-то ведро с серебристым кружком воды.

– Воевода Хвост! – испуганно воскликнул епископ. – Погоди, о чем толкуешь?

– Ни о чем не толкую, – ответил епископу Волчий Хвост, -а знаю, еще придет в Киев Ярослав, он порвет уставы отца своего.

– А Борис? – спросил Анастас. Воевода склонился к самому уху епископа:

– Бориса не принял даже Ростов, для чего же он, немощный, квелый, Киеву?! Сын василиссы? А чем, чем ныне Византия нам поможет? Да и тебе, епископ, ни с ним, ни с константинопольским патриархом не по дороге…

– О, это так, – согласился епископ. – С патриархом мне не по дороге.

Они подходили уже к воротам, при сверкании молнии за околицей вырисовывались крытый возок епископа, несколько оседланных лошадей, темные фигуры дворян, гридней. Епископ остановился и схватил воеводу за руку:

– Так что же это? Что? Кто теперь сядет на киевском столе? Волчий Хвост помолчал.

– Токмо сын князя Ярополка и царевны, – прозвучал из темноты его хриплый голос. – Святополк сильный, суровый князь, он защитит бояр, людей, церковь.

– Но он далеко, в Польше?

– Ночь темна, ничего не видать, – намекнул Волчий Хвост, – ежели что случится с Владимиром ныне, Святополк до расовета может быть в Киеве…

– Погоди, воевода, погоди, – не выпуская руки Волчьего Хвоста, сказал епископ. – Святополк католик…

– Князь Владимир умирает, – сурово промолвил Волчий Хвост. – Мы христиане, и католики такожде христиане… Нашей веры на Руси никто не тронет. Да и что вера? Нам нужна сила, а уж за нею Бог.

Молния… У епископа белое, каменное лицо, неподвижные, точно стеклянные, глаза, закушенные губы.

– Ну, епископ, – насмешливо спросил Волчий Хвост, – согласен ли ты благословить Святополка?

Епископ молчал. За краткую минуту, что промелькнула от молнии до молнии, он вспомнил еще одну такую душную ночь под Херсонесом, когда он, предав константинопольского патриарха и ромеев, крался в темноте к стану Владимира и клялся ему в верности и любви…

То, что свершалось в эту ночь, было не ново. Он шел к Владимиру в поисках силы и славы, ныне силы князя Владимира исчерпаны, славу же епископ Анастас добудет только при посредстве Горы и Святополка.

– Я согласен, воевода! – сказал Анастас при нестерпимом блеске молнии и под страшный грохот грома.

7

Владимир уснул. Может, на минуту, может, на час, покой сошел на его усталую душу. Все позабыв, князь отдыхал.

Проснулся он от резкого удара грома над самой крышей терема и блеска молнии, заставившей его открыть глаза.

– Что это? – хотел крикнуть Владимир.

Однако случилось невероятное – князь крикнул, но не услышал собственного голоса – после удара грома за окном, в саду, внизу, в тереме и в палате наступило необычное, какое-то зловещее затишье, а голоса не было. Кругом тишь, безмолвие.

«Почему я не слышу собственного голоса? – подумал Владимир. – Может, опять сердце, голова?!»

Однако сердце билось, хоть и напряженно, но ровно, он видел вокруг себя все – свечу, корчагу с водой на столе, темное окно, ветви за ним, меч и щит Святослава, образ Христа на стене.

Только на душе у него было неспокойно, по-особому тревожно от предчувствия чего-то неминуемого, что неумолимо приближалось и охватывало его.

Владимир даже приподнялся, сел на ложе, протянул руку к корчаге, чтобы выпить воды…

И тогда он почувствовал, как сердце – на долгое, необычайно долгое мгновение – остановилось, напряженно вздрогнуло, забилось, а в голове вдруг поднялся свист, шум.

«Что это? Почему?» – обжигали, как молнии, мысли.

Князь думал не только о сердце и голове, они болят потому, что нет покоя душе…

«Поехал ли Волчий Хвост в поле?» – всплыла одна мысль.

«А зачем приходил епископ Анастас?» – отогнала ее другая…

Мысли возникали и исчезали, путались и нарождались снова.

«Сыновья! Где они? Бояре? А почему тут нет бояр? Где мои воеводы?»

«Нет, у меня никого, никого нет, я остался один, один…»

«И больной, совсем больной».

Взгляд его упал на освещенный свечой образ Христа, и Владимир обратился к нему:

– Воззри же теперь на мя, воззри, ибо ты царь небесный, а я царь земной, и, кроме тебя, мне не к кому обратиться… Воззри, воззри, воззри, Христос, услышь, я тяжко страдаю, я гибну… Ты хочешь меня спасти, сойди с образа, помоги, спаси…

Он долго смотрел на образ, и вдруг – на лике Христа, до сей поры темном, суровом, Владимир заметил что-то похожее на усмешку…

– Ты смеешься?! – воскликнул князь Владимир. – Почему ты смеешься, Христос? Нет, мне мерещится… Ты не можешь смеяться, тебя нет… Какое заблуждение! – застонал он. – Какое страшное заблуждение, ведь ничего, даже Христа, нет…

«Куда пойду? К кому обращусь?» – снова и снова громоздились мысли.

Предслава! Он вспомнил о ней, о своей дочери, которая живет так близко, сразу же за лесом, за стеной, на Горе… Она ведь любит его, как и он ее, не меньше, чем любил когда-то Рогнеду, дочь придет, прибежит сюда, стоит лишь позвать.