Владимир

Догорают огнища в стане князя Владимира. Низко под небосклоном висит, но уже скоро спрячется за тучу вечернее солнце. Где-то далеко за левым берегом в поле прорезывают небо слепящие зарницы. Вверху переливается, мерцает Волосинь.

У стены хижины тихо. Люди говорят шепотом – может, где-нибудь близко стоит в темноте тиун, ябедник, а то и наушник княжий.

– И уж добра нам от Ярополка не ждать, – говорит все тот же Давило. – Зла Гора, а он еще злее, с Владимиром, видать, нам лучше будет, наш это князь.

– Почему же наш? – вырывается у Тура.

– Уж кто-кто, а ты, как гридень, должен знать… – насмешливо говорит Давило.

– Был гриднем, а ныне человек с поля, – тоже насмешливо отвечает Тур. – Не нужен я Ярополку.

– Вот и хорошо, Тур… – говорит Давило. – Князь Владимир родился не от какой-то угорской княжны, а от простой русской унотки.

– От какой? Где же она? – Горло у Тура сразу пересыхает.

– Вот этого, человече, я и не знаю. Что была она, ведомо, что от нее князь родился – и то правда, но где она, ни я и никто не знает… А может, и не нужно нам знать, пускай живет в поле, пока не придет сюда ее сын.

Глядя на солнце, которое в эту пору погружается в тучу, разливая вокруг золотое сияние, Давило говорит:

– Болит мое сердце, страдает душа за землю Русскую… Жестокостью, лжой, а наипаче татьбой правды никогда не сотворить. За все Ярополка и бояр его постигнет суд, горе пришло на землю нашу и в Киев, но мы кровью смоем кровь, будем охранять закон отцов наших, беречь будем Русь…

Люди молчат. Темно. Где-то неподалеку кто-то закашлялся. В глухом переулке лают собаки. Все умолкло, но люди не спят, они не хотят умирать, советуются, действуют, -берегитесь, люди, враг ходит рядом, он притаился на Горе!

И вот все расходятся, возле хижины остаются только Давило и Тур.

– Не знал я, что тебя прогнали из Ярополковой дружины, – шепчет Давило, – давно бы уже поговорил с тобой. И ты, выходит, такой же, как и мы…

– А вы кто?

– Такие, как и ты, задушные люди.

– Говори со мной открыто. – Тур ловит в темноте узловатую руку Давилы. – Я ненавижу, слышишь, Давило, ненавижу Гору, Ярополка, они у меня все, даже жизнь, отняли.

– Тогда пойдем! – поднимается Давило. – Вон там мы соберемся сейчас, – он указывает рукой в темноту, – там, на кручах. Пойдем, Тур!

3

Воины верхних земель продвигались к Киеву, растянувшись полукругом от Остра до самого Белгорода. Порой на них нападали Ярополковы дружины, но они уже не сражались открыто, как под Любечем, избегали встреч в чистом поле, прятались в лесах и налетали темными ночами, стараясь ударить по воинам Владимира сзади.

Но ничто не могло удержать воинство князя Владимира, оно растекалось вокруг над Днепром и Десной, как весенние воды. Пал Остер, Вышгород, Белгород, передовые отряды уже видели Киев, за ними шли и шли полки.

Князь Владимир велит поставить свой шатер на горе за Щекавицей, а полкам остановиться между Дорогожичами и Оболонью. День и второй Владимир старается пробить копьями валы на Глубочище, его воины спускаются с нижнего вала в овраг, где пенится ручей, переходят его, взбираются на верхний вал, рубят колья, уничтожают воинов Ярополка.

Это страшные дни, ибо, когда начинается сеча и воины сходятся грудь с грудью, кровь течет по земле, стекает в Сн-томлю и Глубочицу, вливается в Почайну.

Это страшные дни, ибо Ярополк, не надеясь на дружину, поднимает земское войско, княжьи гридни гонят с Подола, из предградья, с Оболони всех мужей – стариков, молодых и совсем юных – на валы, во рвы, на верную смерть.

А на самой Горе день и ночь подняты мосты, заперты ворота. Если кто нибудь приезжает на Гору, стража долго смотрит с высоких башен и через бойницы в стенах и только после этого опускает мосты, открывает ворота. Если кто-нибудь выходит с Горы, за ним сразу запираются ворота.

Гора шумит, гудит, как раздраженный улей, сюда съехались не только киевские, но из многих земель и городов во-лостелины, посадники, воеводы, тиуны, мужи лучшие и нарочитые. Гора напоминает большой лагерь: повсюду стоят нагруженные всяческим добром возы, ржут кони, ревут волы, суетятся смерды, кормят и поят скот, а по ночам стерегут добро. Особенно тяжко на Горе по ночам. Ворота заперты, мосты подняты, стража стоит на стенах, вглядывается в темноту, но каждому чудится, что там, внизу, поднимается и нарастает шум. Может, коварный враг уже ползет на го-родницу? Кто там крикнул у Перевесищанских ворот? Почему скрипят жеравцы на воротах с Подола? Князь Ярополк тоже не спит. Он беспокойно ходит в темноте – то посидит в Золотой палате, то выйдет в палату Людскую, спускается в сени, выглядывает в окна, прислушивается к малейшему шуму снаружи, к каждому голосу в переходах терема.

Шаги слышны на лестнице. Кто-то зовет князя. Что случилось поздней ночью на Горе?

То возвратился с Подола Блюд, он находит князя, они идут вместе темными переходами, входят в палату.

Блюд высекает огонь, зажигает свечу и ставит ее в уголке на пол.

– Что скажешь, воевода? – спрашивает Ярополк. Блюд тяжело вздыхает и медленно говорит:

– Печальные вести на сей раз у меня, княже.

– Они прорвали валы?