Владимир Этуш. Старый знакомый

Владимир Абрамович был всегда безумно элегантен, в очень красивом костюме, в отглаженной рубашке, в прекрасно подобранном галстуке – в общем, выглядел очень аристократично.

Мы все его очень уважали, очень любили, но и боялись. Он был иногда очень недоступен. Он сам по себе был отдельной фигурой. Был очень-очень строг.

Предположим, показывали какой-то отрывок. Он никогда не хохотал, не проявлялся так открыто, а слегка улыбался, подсмеивался немножечко. Очень хорошо помню: всю неделю готовишься, показываешь этюд, а потом ждешь этого разбора… Тут нужно зажать свое самолюбие. Потому что могли прозвучать очень резкие слова. Владимир Абрамович мог сказать довольно сурово: «Не знаю, не знаю… Вам еще далеко до плюса. Очень-очень далеко. Давайте, работайте. А то будем прощаться». У него сочеталась его суровость, какая-то неприступность, и в то же время когда ты разговаривал с ним, то понимал, о чем он говорит, и он тебя этим не пугал, не наставлял, а добивался, чтобы до тебя дошло то, что говорит тебе педагог. И что тебе будет это только на пользу, и ты это понимал.

И за четыре года обучения я понял, кто я такой. Я понял, что характерность, которой владел Владимир Абрамович, – это тоже моя дорога. Потому что благодаря ему я полюбил вот эти характерные роли.

Я благодарен Владимиру Абрамовичу за то, что он за четыре года не выгнал меня из института, потому что нас было 30 с лишним человек, а окончило, наверное, 27–28. Я помню, как преподаватели совещались в конце учебного года, кого надо сокращать. И мы с одним товарищем из нашей студии подкрались совсем близко к дверям (они были чуть-чуть приоткрыты), и, когда говорил Владимир Абрамович, я чувствовал, как будто я раздет, – настолько досконально он рассказал обо мне все: что я могу, что не могу, стоит мне учиться или не стоит. И я остался учиться: нас с Веней Смеховым из вольнослушателей перевели опять в студенты.

И вот дошла очередь до моего товарища, с которым мы вместе стояли под дверью. Когда стали его разбирать, он меня схватил за руку так жестко, будто клещами. Я смотрю, а он прислонил голову к стене, и превратился в такого человека без мышц, и стал оседать, терять сознание. Я его как-то поддержал, он вышел с абсолютно белым лицом. Было страшно на него смотреть, потому что решалась его жизнь, судьба. Но все было по-честному. У Владимира Абрамовича все и всегда было по-честному.

Все преподаватели у нас были очень сильные, талантливые, уважаемые актеры. Но появление в аудитории Этуша всегда значило нечто особенное. Все тщательно готовились, приходили заранее, настраивались и пытались превратиться в одно большое ухо. Опаздывать к Этушу никто не решался. А если такое происходило… Студент осторожно приоткрывал дверь, заглядывал и просто боялся переступить порог. Этуш говорил: «Ну давайте, заходите-заходите. Что вы нам голову свою показываете». Опоздавший, конечно, заходил. И после этого Владимир Абрамович целую лекцию читал про то, что такое опоздание. И после он обязательно обращался к этому студенту: «А теперь идите туда, откуда пришли. И подумайте хорошенько, можете вы быть артистом или нет».

Он всех любил, ко всем был одновременно и строг, и очень внимателен. Я запомнил его фразу, которую он говорил, когда был недоволен нашими работами, этюдами или кто-то из нас балбесничал: «Полетят невинные головы!» А я такую школу прошел арбатскую, что мне все было нипочем. Но, когда я поступил к Этушу на курс, я стал очень меняться. И стал меняться и благодаря ему, и глядя на него.

Я слышал впервые какие-то слова великого артиста, который говорит правду, не скрывая ничего. Он был резким, и он знал об этом и не позволял себе доходить до какого-то верха, чтобы не посадить человека в лужу.

Я, например, долгое время не знал, что он был на войне. И та закалка, что он получил на фронте, и то, что он видел настоящую боевую смертельную жизнь, – все это осталось в нем. Он знал, почем фунт лиха.

Владимир Абрамович очень чувствовал юмор и в неприятных ситуациях находил такие слова, чтобы весь курс покатился со смеху.

Однажды Саша Белявский, мой однокурсник, пришел на какую-то лекцию со своей девушкой, и она очень отвлекала внимание, потому что была хороша собой. И все ждали замечания Этуша и даже разгрома. Но ничего такого не было – он сделал вид, что ничего не заметил. Только бровью своей соболиной повел! Очень мудрым был.

А еще он очень заразительно смеялся. И если он хотя бы начинал улыбаться – его настроение подхватывали все. Хуже было, когда он не смеялся. Показывают ему этюд или отрывок, претендующий на какой-то юмор. Он смотрит не отрываясь. Все студенты смеются, а Этуш – нет. Даже не улыбается. И когда заканчивался отрывок, он заключал: «М-да, очень смешно было».