Владимир Герлах. Изменник

Оставшиеся в живых расходились по своим углам, думая об одном и том же: как исправить ошибку, как найти выход из тупика, в который их загнали проклятые немцы! И не могли найти! Оставалось идти до конца своей ошибки, умирать также подло и позорно как другие, или, же… попытаться иначе. Но тут было только на словах просто! Но на деле! Уговаривали их девки по колхозам, хитрые и ловкие партизанские лазутчики, уставшие от долгой войны колхозники. Заманчиво уговаривали вернуться снова в лоно Советской родины, с повинной головой, заслужить себе прощение беспощадно сражаясь против оккупантов! Для того что бы заслужить себе доверие партизанов, перед тем, как уйти в лес к своим братьям, перебить немецких сволочей! И все будет хорошо! война скоро кончится и все они заживут мирной жизнью равноправными советскими гражданами. На словах все блестяще, но на деле могло ведь получиться совсем иначе: ходили слухи, зловещие слухи, от которых совсем не хотелось спать по ночам, говорили что таких перебежчиков, которые в точности и с удовольствием исполнили инструкции партизан вплоть до уничтожения своего немецкого начальства, принимали сначала очень даже замечательно, ласково с ними разговаривали и кормили своим нехитрым партизанским угощением: пустыми щами и хлебом пополам с молотой корой, хвалили их за решимость и сразу же распределяли по подразделениям, по одному на каждое и конец!

Уходили счастливые новички со своими новыми боевыми товарищами на разведку и пропадали бесследно, где нибудь ложились отдыхать навсегда под березкой или осиной, а то и просто в бурьяне и болотной осоке, на веки вечные. Смотрели удивленными глазами на осеннее бледно голубое небо и, как будто, прислушивались к унылому курлыканью треугольников журавлей. Долго после этого ждали их товарищи в батальоне условленного знака — его не было, а раз не было, нужно было делать выводы, — их и делали! С одной стороны постылая служба у немцев: несправедливости, унижения, наказание и в конце концов смерть! С другой стороны: возвращение в партизанское лоно, кровавая расправа с оккупантами, ласковые разговоры, еда впроголодь, назначение в партизанское подразделение и… тоже смерть! Тупик! хоть плачь! Что бы на время забыться от страшной действительности, пили, когда получали кантину или в колхозах, где удавалось выменять немецкое барахло на мутную хмельную самогонку, когда же и этого не было, готовили и пили, зажмурившись, страшную отраву из денатурата и других спиртных суррогатов… пили просто крали у немцев на их складах, у колхозников в их укромных хранилищах.

Можно было, наконец, выиграть в карты много! Играли до исступления целыми ночами напролет, в свободное от службы время и во время патрульной службы, метали мечеными картами, Обыгрывали в лоск догола своих доверчивых партнеров, дрались, били смертным боем мошенников, кололи в живот тупыми ножами, стреляли из винтовки или бросали ручную гранату в счастливых игроков, подсчитывавших свои помятые немецкие марки и русские рубли. Такова была жизнь обреченных в восточном батальоне, русских и немцев, потому что обречены они были все: русские за их измену родной земле, немцы за то, что этими изменниками командовали и над ними издевались!

Так наступила осень! когда, вдруг появился какой то очень слабый луч света, страшно слабый и нереальный, но все-таки… Приехал в штаб батальона новый переводчик, в чине простого солдата с железным крестом на груди, собой ничем не замечательный, старый, худой, в потрепанном немецком мундире и в стоптанных сапогах, немец, хотя и носил какую то славянскую фамилию как Перзек, Раковский и многие другие чистые немцы. Говорил хорошо и с небольшим акцентом по-немецки, по-русски замечательно чисто, грамматически правильно и ругался тоже очень свободно. Думали сначала все немцы и русские, что он недолго останется при штабе батальона, уедет в одну из рот, расположенных вдоль железнодорожных линий по опорным пунктам, но он задержался и, задержавшись, начал вести свою линию, сначала мутную и непонятную, потом отчетливую, хотя всю в зигзагах: учить стал господ и их холуев! сначала осторожно и неумело, потом смелее и умнее. Гнул все на одно: на то что здесь в батальоне до сих пор ошибались, жили и служили не так как нужно, доказывал им все одно и тоже: русским, что очень скоро их тяжелое положение изменится. К лучшему! так как где то там на верху хотят им добра! немцам то, что приказы генерала Аккермана они исполняли очень плохо, но говорил им не совсем ясно и чем больше был чин его собеседника, тем труднее было его понять, одобрял или осуждал он их поведение! Но если понять его было трудно, немцы невольно внимательней читали и перечитывали приказы Аккермана и, вдруг, даже осмеливались ходить к Мееру за разъяснениями, правда, напрасно, так как Меер их просто гнал обратно за их письменные столы, но тяжелые неповоротливые головы начинали сами думать и иногда приходить к странным и невероятным выводам.