Владимир Кёппен. Ученый, посвятивший жизнь метеорологии

Сестрица Натали же встретила эти планы с воодушевлением: «Неужели ты и в самом деле будешь учиться в Гейдельберге?»

Она писала о Винбергах, которые проводят там зиму. «Как же поднимается аппетит! Прямо слюнки текут! Подумать только, такая возможность вдруг стать мужчиной и броситься в бездонный омут величественных тайн науки! Мне кажется, из меня мог бы выйти неплохой студент. Мы тоже туда хотим! Жди нас следующей весной!»

Конечно, эти планы продвигались не так уж быстро. Пока что я все еще был в Петербурге, и моя тоска по дому наряду с сомнениями в собственных силах, побудившими меня подвергнуть мои способности какому-либо испытанию, подтолкнули меня к изучению климата юга России и Крыма, а также дождей и ветров Таврии. Среди бумаг отца я нашел записку, согласно которой он передал метеорологические наблюдения доктора Милхаузена, сделанные им в Симферополе, результаты наблюдений свои и Натали, а также записи из дневника нашего друга Н. Ф. Гротена о числе дождливых дней в селе Ени-Сала под Симферополем академии, откуда они, в свою очередь, попали в Главную физическую обсерваторию. В ноябре 1865 года я решил – при этом я с радостью могу отметить, что моя «дурость» пошла на спад, – связаться с обсерваторией, чтобы осведомиться на предмет записей. Из-за моей робости в обхождении с незнакомыми людьми моя мама обратилась ко мне вот с таким призывом в одном из своих августовских писем. «Отбрось эту несчастную застенчивость в сторону и общайся с людьми свободно и доверительно. Да, мой мальчик, над этим тебе придется усердно работать: в самом деле, чего стоят все знания мира, если ими ни с кем не делиться, и каков прок от интересов вне общения с людьми? Тебе придется осознать это и немало поработать над собой».

Собравшись с духом, я направился в Главную физическую обсерваторию. Кемц, назначенный на должность ее начальника по окончании долгого междуцарствия, наступившего после смерти Купфера, обрадовался возможности найти соратников из числа студентов, и потому я ушел от него в состоянии душевного подъема и нагруженный бумагами. Я сразу же принялся за работу, а Теодор подарил мне на Рождество копию «Метеорологических очерков» Э. Э. Шмидта, которую я основательно изучил. За образец я взял работы Кемца, представленные в перечне. Когда меня одолевали сомнения, я прогуливался вдоль Невы, встречаясь с Кемцем, который всегда был готов дать мне дружеский совет и, кроме того, разрешал мне пользоваться книгами, хранившимися в его кабинете. Эти уроки метеорологии стали для меня последними. Поздней осенью 1866 года я отослал свою работу, однако только в 1868 году, уже после того как Кемц скончался, она попала в каталог Вильда в качестве моей первой статьи.

Всяк живет на свой манер! Столь ранние публикации могут навредить, однако мне этот процесс принес немалую пользу, дав мне покой и позволив кое-чего добиться благодаря работе по хорошим образцам. И все же сомнения не оставляли меня.

Темперамент, немецкое происхождение и принадлежность к ученому сословию удержали меня от участия в революционных событиях, охвативших Малороссию в 1864–1875 годах. И все же питавшие их идеи имели на меня влияние, глубину которого я осознал лишь при Александре III, в годы реакции, когда мои симпатии оказались на стороне «нигилистических умонастроений», с которыми велась борьба в те годы.

В истинный восторг меня (возможно, еще в первую мою зиму в Петербурге) привела книга Дарвина о возникновении видов, ведь она значительно облегчала мои изыскания, предлагая решение одной из величайших загадок бытия. При этом мне импонировал спокойный, чуждый полемики тон книги. Автор словно вышел на свет из тумана. Позднее, когда я читал историю Просвещения за авторством У. Леки, знакомство с точкой зрения Монтеня на веру в колдовство оживило в моей памяти впечатления о книге Дарвина. Они оба возвысились над борьбой и неурядицами, и преграды, стоявшие на пути их современников, для них не существовали.

По настоянию Теодора моя мама разрешила отправить меня в Германию, а точнее – в Гейдельбергский университет, где в то время училось много русских и слава которого благодаря работе Кирхгофа, Бунсена и Гельмгольца была в зените. Однако нас ждал неприятный сюрприз. Будучи служащими государственного ведомства, мы имели статус подданных российской короны. Уже когда мы получали заграничный паспорт для нашего путешествия, выяснилось, что юношам моего возраста паспорт может быть выдан лишь с позволения императора, и такие запросы подавались царю на рассмотрение только два раза в год. Оставалось лишь ждать и ждать; мы смогли выехать только в декабре, а не в сентябре, как планировали изначально.

В Вене я посетил Центральный метеорологический институт, где меня радушно приняли Йелинек, Фрич и Ганн, посвятившие меня в почетные члены Австрийского метеорологического общества. Этот визит имел для меня благоприятные последствия.