Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы

— Я умею писать и читать по-гречески, понимаю греческую речь, разве этого мало? — Владимир пожал плечами. — К чему эти переводы греческих текстов, это копание в греческой грамматике? Быть переписчиком книг я не собираюсь! У меня иное предназначение. — Владимир кивком головы указал Ларгию на оружие, развешанное на бревенчатой стене.

— Плохое владение мечом и копьем приведет к гибели воина в сече, разве не так? — заговорил Ларгий с назиданием в голосе. — Кузнец, не владеющий в полной мере своим ремеслом, не сможет сковать ни плуг, ни панцирь. Так же и башмачник, коль он неумеха, не сумеет смастерить ни мужские сапоги, ни женские чиры. Всякое дело нужно доводить до конца, всякую науку надо постигать полностью, ведь невозможно жить в недостроенном доме и вкушать недоваренное мясо. Многим людям кажется, что они умны и грамотны, научившись отличать звуки чужого языка от славянской речи. Бегло говорить по-гречески или по-немецки могут и купцы на торгу, но ведь они не претендуют на княжескую власть, поэтому тонкости греческой или латинской грамматики им ни к чему. Князь же, властвуя над многими людьми, обязан знать не верхи наук, но их глубинную суть. Ибо это путь к постижению мудрости, без которой правителю никак нельзя.

— Мне московским князем не быть, поэтому властвовать над множеством людей мне не придется, — сказал Владимир, смахнув со лба непослушные русые пряди. — Это Дмитрию более пристало постигать азы мудрости и многознания. Дмитрий высоко сидит и далеко глядит!

— Все мы под Богом ходим, князь, — негромко, но внушительно проговорил Ларгий. — Дмитрий унаследовал стол московский не по дедовскому обычаю, а по отцовской воле. Ежели вдруг скончается Дмитрий, почто бы тебе не сесть князем на Москве? По родовому укладу ты имеешь на это полное право.

— Но ведь я заключил с Дмитрием крестоцеловальный договор, что не стану искать великого княжения ни под ним, ни под его сыновьями, — промолвил Владимир, смущенный устремленным на него взглядом Ларгия. Этот взгляд монаха пробудил сильное волнение в душе Владимира!

— Всякий крестоцеловальный обет можно снять в присутствии священника и свидетелей, — продолжил Ларгий, — дело сие обычное. Неужто ты откажешься от великого стола, ежели московские бояре станут челом тебе бить? Ужели согласишься быть в подручных у Дмитриевых сыновей?

— Крамольные речи молвишь, Ларг, — нахмурился Владимир. — На путь измены я не вступлю.

— Я не про измену говорю, друг мой, а про твое родовое право, отнятое у тебя Дмитрием, — сделал пояснение воспитатель. — Связав тебя договором, Дмитрий пытается утвердить новый обычай, по которому удел княжеский переходит не от старшего брата к младшему, а от отца к сыну. Дмитрий полагает, что это законно, поскольку выгодно ему. А до твоей выгоды ему дела нету!

Этот разговор между Ларгием и Владимиром был прерван появлением челядинца, сообщившего о приезде в Серпухов весьма знатной гостьи — рязанской княгини Евфросиньи Ольгердовны.

— Ступай, — кивнул челядинцу Ларгий, — князь сейчас освободится.

Едва слуга скрылся за дверью, Владимир вскочил из-за стола.

— Не спеши, княже, — строго осадил его воспитатель. — Сначала прочти молитву, полагающуюся к окончанию нашего занятия.

Облаченный в длинную черную рясу, с тяжелым бронзовым крестом на шее, бородатый и длинноволосый, монах Ларгий в этот миг показался Владимиру неким воплощением Божественной мудрости, возвышавшейся над житейской суетой и мелочными людскими желаниями и радостями. Владимир постоянно чувствовал, что ему нельзя оплошать хоть в чем-то перед Ларгием, который вкладывает столько сил в его воспитание. Поэтому он безропотно подчинился и вслух прочел выученную еще в детстве молитву:

— «Благодарю тебя, Создатель, яко сподобил еси меня благодати твоей во еже внимати учению книжному. Благослови меня, и всех учителей моих, и всех ведущих нас к познанию блага и подаждь нам силу и волю для продолжения учения сего. Аминь».

* * *

Как выяснилось, Евфросинья Ольгердовна держала путь из Рязани в Вильно, стольный град литовских князей. Муромские купцы, побывавшие в Литве, доставили в Рязань известие о тяжком недуге, подкосившем семидесятилетнего Ольгерда Гедиминовича. Истомленная долгой разлукой с отцом, княгиня Евфросинья решила непременно с ним повидаться, предчувствуя, что, вероятно, эта их встреча будет последней. Евфросинья не виделась со своим суровым родителем пятнадцать лет, с той поры как вышла замуж за рязанского князя.

По пути Евфросинья Ольгердовна завернула в Серпухов, желая увидеть свою сводную сестру Альдону.

Родив второго ребенка, восемнадцатилетняя Альдона заметно располнела, обретя некоторую величавость в походке и мягкость в движениях. До этого Альдона казалась Владимиру озорной отроковицей, стройной и непоседливой. Глядя на сидящих рядом сестер, Владимир вдруг узрел в Альдоне явное сходство с сероглазой красавицей Евфросиньей, причем сходство не только в чертах лица, но и в фигуре.