Владимир Климов

«… Дорогие мои, привет! Мы все время двигаемся вперед. Я все время в разъездах и лишь изредка бываю в части. Настроение прекрасное… Получил письма от друзей – Миши Цветаева и Олега. Недавно в Москву приезжал Миша Стрельников, руководитель джаза где-то под Горьким. Так на фронте и не был.

Я горд тем, что среди моих друзей я один все время на фронте, из них почти год был на передовой. Кубань, Ростов, Харьков, Курск освобождены – родине дышать становится легче…»

Мартовская открытка принесла известие, что Алеша стал капитаном и простужен из-за наступившей оттепели. Потом – непонятное письмо на розовом листке из школьной тетради, где крупно карандашом выведено несколько слов: «Дорогие мои папа, мама и Ирочка, привет. Алеша». И после этого – тишина, на долгий нескончаемый месяц. Вера Александровна не находила себе места. Да и отец, зная обязательный и заботливый характер сына, тревожился его молчанием. Звонили в Москву – может быть, до Уфы почта долго идет или какие-то иные причины задержали Алешины письма?

Но и на Таганке – полное молчание.

Лишь в начале апреля до Москвы дошла весточка, не принесшая успокоения:

«… Пишу вам из госпиталя. Я переболел тяжелой болезнью – менингитом, и сейчас еще очень слаб. Но уже дело идет на лад. Во всяком случае еще предстоит длительное путешествие по госпиталям. Видимо, заразился в одной из деревень… Я болею уже больше полмесяца и давно не имею известий ни от вас, ни из дому. Что слышно из Уфы? Пишите мне пока по старому адресу…»

Сообщили в Уфу, что Алеша жив, но болеет, лежит в госпитале. Нового адреса не указал. Климовы встревожились не на шутку. Узнав о тяжелой болезни сына, Владимир Яковлевич начинает бить во все колокола, направляет запросы в самые высокие инстанции, договариваясь об отправке Алексея на лечение в Москву. Но его сына нигде не могут найти. Шестого мая на завод приходит телеграмма: «Уфа 27 почтовый ящик 20 Герою Социалистического Труда Климову= Для розыска вашего сына уточните каком фронте он находился если известно укажите номер госпиталя= Ходорковский».

Еще через неделю Вера Александровна дождалась-таки письма. Оно было от Алеши, но написано чужой рукой, под диктовку сына. Лишь подпись и дата выведены его нетвердой рукой:

«… Дорогие мои родные, мама, папа и Ирочка. Я еще не могу сам писать после болезни, поэтому пишу вам письмо под диктовку. Я перенес менингит и пролежал в госпитале полтора месяца. Теперь, т. е. сегодня или завтра, меня отсюда эвакуируют в тыл, но куда – я еще точно не знаю. Как перееду в другое место, тогда вам напишу. Эвакуировать будут на самолете. Письма ваши получил, за которые большое спасибо.

Я возражаю, чтобы Ира училась в Москве. Пусть она подождет, чтобы в Москве было больше жизненных благ. Я ей советую учиться пока в Уфе, потом она догонит. Она у нас умная девочка. В Москве она зачахнет на перловом супе в столовках. Как ей не скучно, пусть годик поучится в Уфе.

Я понемногу выздоравливаю. Целую вас всех крепко. Меня наградили медалью за боевые заслуги. Алеша. 17/IV-43».

Обратный адрес снова не указан.