Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

«Бедная Кларка, — подумал Борис, поднимаясь с не отстававшим от него Бороздыкой по бывшей Поварской. — Так вот он, праздник тела?! Н-да… Ничего не скажешь. Крыть нечем».
Ему немного было обидно, что не по своей воле пришлось соревноваться с командиром полка. Но в то же время новость, сообщенная Бороздыкой, вносила ясность в возобновленные отношения с переводчицей.
«Ну и фиг с ней. Звонить не буду».
«А причем она? — тут же перебил себя. — Почем она знала, что Журавль мой командир полка, если он тогда еще полком не командовал?»

— Да, гниловатая крепь, — будто опробовал голос, с удовольствием повторил Игорь Александрович. — Ваш брат метко его окрестил. Голиаф. В смысле — такой большой и такой ненужный.

— Чья бы корова… — не удержался Курчев.

— Что, не в ладах? А мне, признаться, последние дни ваш кузен нравится. Конечно, много наносного. Но внутри незамутненное, абсолютно русское нутро.

— Возможно, я так далеко не лазил.

— Я сам не думал. Человек занимается Западом, и вдруг такие исконные мысли и склад ума. И даже — трудно поверить — начатки религиозного воспитания.

— Он что, признался? — вздрогнул Курчев.

— В чем? Просто мы поговорили несколько вечеров и оказалось, что этот с виду англоман, мимошник, — весь в поисках, в смятении, но в то же время с чувством дороги…

— Это у него от семейных неурядиц. Еще Толстой писал, что в несчастливых семьях пробуждается либерализм.

— А чувство иконы — тоже от неурядиц? — перебил Бороздыка. — Я вам, лейтенант, если помните, в прошлый разговор объяснял, что у вас недоразвито приятие мистического. Вы ползете, а нужен полет. Вот в вашем кузене есть соборность.

— Почувствовали, или сам сказал?

— Такие вещи не расскажешь. Это есть или этого нет. В Алексее Васильевиче есть.

— Должно быть, — согласился лейтенант. — В Греции всё есть. Мне сюда, — кивнул на дом Сеничкиных.

— А мне дальше, — кивнул Бороздыка в сторону Садового кольца. — Звоните. И запомните, я на выпады не откликаюсь. А по сути мы с вами единоверцы, — и Игорь Александрович двинулся к остановке троллейбуса. Вечером он был приглашен к родственникам Хабибулиной. Но, встретясь чуть позже с Ингой, ограничился простым: «сегодня я впопыхах». Бороздыка любил напускать туману.

— Ну и наплел, — бормотал меж тем лейтенант, поднимаясь мимо лифта по узкой, но довольно чистой лестнице. — Темно служи в полку. Тоже нашел Николая Ростова. А Ращупкин — хорош! Но, слава Богу, не с Ингой…

— А тебе разница? — тут же перебил себя.

— Разница, — сказал почти громко и позвонил в дверь.

7

Дядька стоял в столовой и допивал компот, сплевывая косточки в блюдце, которое держала тетка.

— Опоздал, брат. Раньше бы тебе прийти, — улыбнулся племяннику.

— Уже поздно, Вася. Торопись, — сказала тетка и подала мужу пиджак. — Опоздаешь, — добавила, вытягивая у него из-за ворота салфетку.

— Я на минуту, штатское забрать, — сказал Борис. — Елизавета выехала.

— Ух ты! Поздравляю, — министр положил руку на плечо племянника, тетка сняла ее с курчевской шинели и сунула в рукав синего драпового пальто.

— Ну, что ты, Вася, как маленький? Борис еще придет.

— Я в отпуске, — сказал Курчев. Он прошел в кладовку и взял свой желтый кожаный чемодан, близнец того, что стоял сейчас на Переяславке, хотя куплены они были — один в Ленинграде, другой — в сельпо под Москвой.

— Подкинете? — спросил отпиравшего дверь дядьку.

— Давай, — сказал тот и хотел пропустить племянника на лестницу, но Ольга Витальевна и тут их разлучила.

— Езжай, Вася. Мне с Борисом побеседовать надо. Раздевайся, Боря.

Курчев с неохотой снял шинель, чувствуя неловкость, как в былые годы в деканате после прогулов.
«Полтора таксишных червонца не дала сэкономить! Может, шеф бы еще у магазина на Мещанке постоял». Идея потолочных обоев, на которых можно было намалевать какую-нибудь абстрактную чепуху, никак не покидала лейтенанта.

— Садись, — сказала тетка. — Или нет, пойдем.