— Бретёр, — поправил Курчев, не понимая, что она сказала на английский манер. — Я спешу.
— Метро всего быстрее, — ответила Инга. — Я каждый день сюда езжу.
— Ах, да! Третий научный… Нашего брата туда не пускают…
— А вы напишите другой реферат и пустят…
— Нет, — сказал Курчев, — с меня хватит! Тьфу, чёрт… Опоздал! — скривился он, взглянув на часы над кассой. — Опоздал, — повторил, сверяясь со своими.
— Не надо. У меня есть, — сказала девушка, протягивая билетную книжечку контролеру.
— Вам сейчас на работу? На вашу работу? — поправилась она.
— Да нет… К мачехе. А они рано ложатся. Времени было четверть двенадцатого.
— Я бы на вашем месте все-таки поступала, — повторила девушка. — Или вы делаете удачную карьеру?
— Карьеру? На карьере у меня кирпич. Выше капитана никак не прыгнешь. Да еще трибунал корячится, — прихвастнул, преувеличивая неприятности. — Вот мачехе письмо вез, чтобы в Кутафью башню отнесла. Прошение на имя Маленкова. Теперь по почте посылать придется… В общем, неинтересно… — оборвал себя, потому что получалось жалостливо, а какое дело чужому человеку до твоих несчастий?
— Большие неприятности? — помолчав, спросила девушка уже на перроне. Разговор сам собой завязался и не продолжать его было невежливо.
— Да так… В общем, я решил когти рвать — демобилизовываться…
— Вот и поступайте в аспирантуру…
— Нет. Для них писать — себе дороже… Если б еще про девятнадцатый век, я, может, и подумал, но меня сегодняшнее интересует. Ненавижу историю.
— С сегодняшним сложнее, — согласилась аспирантка. — Даже с меня требуют. Просто не знаю, как выкручиваться.
— Спасибо, ваш брат обещал написать самые идейные страницы, — не позволила Инга затухнуть разговору.
— Он умеет, — вздохнул Курчев, не желая ругать Алешку. Хвалить же доцента было не за что.
— Да, это неприятная работа, — согласилась аспирантка. — Но у него как-то получается.
— Вранье, как ни переворачивай, все равно вранье.
— Не вранье, а общие места. Их очень трудно излагать так, чтобы звучало не стерто. Нужно все время использовать цитаты, а это унизительно.
— Да, унижения вагон. От вранья и унижение.
— Нет, не от вранья, а от скованности. От обязательной дани. Это не одно и то же. Я чуть не ревела, когда начала писать основополагающую главу. Слова выходят какие-то нечеловеческие…
— Точно, — улыбнулся Курчев. — Но есть мастаки. Я на гауптвахте видел одного такого. В позапрошлом году я сидел по одной глупости на гарнизонной губе под Питером. И вдруг повсюду выключили свет. А в этот день как раз печатали газету, дивизионку. И меня, как самого грамотного, послали крутить в редакции ручку печатной машины.