Владимир Маяковский. Роковой выстрел

I
Сердце,
Сдержи удары.
Убийственный час пришел…
Четыре санитара
Меня волокут на стол.
И тент полированный поднят,
И нет пути назад…
Мне предстоит сегодня
Особенный маскарад.
И первым мазком эфира
Ошпарен и оглушен,
Я слышу из дальнего мира
Доносится:
– Хорошо!
И, грань проходя за гранью,
Отчетливо чувствую я
Последнюю грань
Сознанья
И первую
Небытия.
И въезжаю четко и точно
В густую, добротную тьму.
На этом ставится точка…
Мир…
Праху..
Моему…

2

Но нет, я не доволен этой точкой!
Я должен знать —
пусть это будет сон, —
Что делают с моею оболочкой
В то время, как душа уходит вон?
И вижу я, как без ненужной тары
Мой утлый прах от пяток
До щеки
Берут уже отнюдь не санитары,
А опытнейшие гробовщики.
Они неукоснительно проворно
Кладут меня во гроб
изделия Мосдрев,
На коем гробе буквы
«Эм» и «Эф»,
Что означает:
«Малой Формы»!
Мне в этот гроб войти не суждено!..
Мне в том гробу невыносимо тесно!
Я. протестую!..
Выпираю!
Но —
Кому донять покойничьи протесты?..
Я втиснут в грюб
и медленно плыву.
Курс – крематорий,
через всю Москву!..

3

Так, в развитъе процедуры
Волокут меня Хароны
Мимо пушкинской фигуры,
Мимо герценской хоромы.
И «друзья» различной масти
Судят о моей особе:
– Он не сделал пятой частя
Из того, на что способен!
Так уходит прочь со сцены,
Тот, что юной силы полон,
Тот, которого оценят
Лишь тогда, когда ушел он!
Я внимаю краем уха
И посмертно благодарен —
Если верить этим слухам,
Я, пожалуй, не бездарен…
Это просто, очевидно,
Потому, что тут же сбоку.
Двое критиков солидных
Меж собой вступают в склоку.
Каждый требует вниманья,
Вопия пред целым светом:
– Я открыл в нем дарованье!
– Я признал его поэтом!
Каждый норовит бесплатно
Стать моим папашей крестным.
Это одному приятно
И другому интересно!
Дальше!
Мимо!
Эавершенье.
И предел мечты о блате —
Мне! подносят разрешенье
На двенадцать тонн бумаги!
Исполняется заданье
Добросовестно и веско:
Первое мое изданье
Выйдет в свет с посмертным блеском;
Чтобы стих мой встал из праха,
Чтоб читатель мной проникся,—
Предисловье Авербаха!!!
И рисунки Кукрыниксов!!!
Дальше!
Кто-то с миной сдобной
Прибежал ко мне вприпрыжку
Положить на бедный гроб мой —
Златоустинскую книжку.
Эта книжка, этот пропуск,
Что не всяким выдается,
Представляет лучший опус
Из всего, что издается.
В самом деле —
я, доселе
Вывший вялым и инертным,
О этой книжкою на теле
Тут же делаюсь бессмертным.

И сквозь медленную дрему

Слышу я фанфары звуки:
То, что грезилось живому,
Мертвому дается в руки!
И грохочут Миллионов
И приветствия и крики:
– Ты бессмертен,
как Леонов,
Как Пильняк,
как Боборыкин!
Мелькают плакаты, афиши,
Окраин мощеная ширь,
И вот
докатилися:
бывший
Донской монастырь.
Крематорий.
Цветы.
Лампы.
С нежностью смешана арустъ,
Под звуки бывшего РАПМа
Торжественно я хоронюсь.
И меня бесконечно жалко
И публике,
и мне.
И вот я снят с катафалка,
И вот я на огне.
И меня, как пирог-вертуту,
Кладут на должный фасон,
И в эту
затянувшуюся минуту
Кто-то говорят:
– Все!
– Все! – Это слово короче
И решительней слов других…
– Все, – друзья бормочут.
– Все, – говорят враги.
Все, что когда-то боролось,
Превращается в чей-то сон.
И тут же явственно чей-то голос
Говорит
опять-таки:
«Все!»
Это доктор, собственноручно
Налагая последний шов,
Говорит:
– Все благополучно.
Поздравляет:
– Все хорошо.
И в радости несметной
Я клянусь своей головой:
– Хорошо, что я не бессмертный,
А наоборот —
живой!