Владимир Набоков: русские годы

«Ultima Thule» содержит лишь несколько неявных намеков, связывающих рассказ с «фулианскими» линиями «Solus Rex». Какой-то северный поэт заказывает Синеусову серию иллюстраций к своей поэме под названием «Ultima Thule». Хотя после этого поэт исчезает без следа и едва ли появится вновь, Синеусов продолжает работу, которая помогает ему совладать со смертью жены. Как он пишет ей, «Ultima Thule» — «остров, родившийся в пустынном и тусклом море моей тоски по тебе, меня теперь привлекал, как некое отечество моих наименее выразимых мыслей». В примечании к рассказу Набоков пояснил:

Придумывая все новые подробности воображаемой страны (которая вначале лишь отвлекала его от горя, но со временем переросла в самодовлеющую художественную манию), вдовец настолько вжился в Thule, что она начинает порождать собственную реальность. В первой главе Синеусов упоминает, между прочим, о своем намерении переехать с Ривьеры в Париж на свою старую парижскую квартиру; на самом деле он переезжает в угрюмый дворец на бледном северном острове[162]. С помощью искусства он пытается воскресить жену в облике королевы Белинды — жалкая уловка, которая не позволяет ему победить смерть даже в мире вольного вымысла. В третьей главе ей предстояло снова умереть — она погибала от взрыва бомбы, предназначавшейся ее мужу, на новом мосту через Эгель, через несколько минут после возвращения с Ривьеры⁴⁷.

Во второй главе романа «Solus Rex», которая была напечатана как отдельный рассказ, изображен тот самый день, когда король должен потерять свою жену⁴⁸. Он вспоминает, что ровно пять лет назад был возведен на трон, став невольным участником заговора против своего кузена, законного наследника престола принца Адульфа.

Многое в «Ultima Thule», как и в полном тексте «Solus Rex», предвосхищает Земблю и «Бледный огонь»: непосредственное метафизическое исследование смерти; воображаемая северная страна со своим воображаемым северным языком; дворцовые интриги, королева, живущая на Ривьере, покушение, в котором по ошибке погибает не тот человек, сам шахматный термин «solus rex» и сопутствующий ему образ одинокого короля; опьяняющая атмосфера гомосексуальности и зеркальная перевернутость обычной морали. Тем не менее Зембля и Туле совершенно не похожи друг на друга. В Зембле все прозрачно, все освещено безмятежным светом кинботовской самовлюбленности и той блистательной гармонии, которую, как ему кажется, являет собой его страна с ее перевернутыми обычаями. По контрасту с Земблей, символом Туле выступает вездесущая паутина, или вереск, который «опутал измене стремена и ноги и не пускает далее». Все здесь паутинно и опасно, запутанное переплетение политики, истории, социологии и психологии, где наивный, неловкий, самокритичный король то и дело теряется в непроходимых терниях.

В рассказе мастерски обыгрывается контраст между нерешительным, замкнутым на себе, нелюдимом Кр., который хотя и стал королем, но по самой своей природе не способен усвоить правила, по которым живет его мир, — и его шумливым кузеном, принцем Адульфом, декадентом и гомосексуалистом, который интуитивно приспосабливается к правилам любой среды и готов их выполнять или нарушать по своему усмотрению. И непринужденность, с которой Адульф ведет себя в рамках правил, и готовность, с которой он их нарушает, кажется, связывают его каким-то таинственным образом с Фальтером (до и после его метаморфозы).

Как же все-таки связаны между собой два опубликованных фрагмента романа «Solus Rex»? Несомненно, необычные переклички между двумя его тревожаще-различными мирами в конечном итоге оказались бы столь же многочисленными, как между поэмой Шейда и комментарием Кинбота в «Бледном огне», но уже один только масштаб этих различий разжигает наше любопытство, напоминая нам, что мы не в состоянии угадать целое по тем великолепным фрагментам, которые до нас дошли. Свою заметку о романе Набоков заканчивает таким признанием: «Мне по-настоящему жаль, что роман остался недописанным, ибо он обещал стать совершенно непохожим — качеством своей окраски, амплитудой стиля и еще каким-то неопределимым свойством его мощного подспудного течения — на все прочие мои русские работы»⁴⁹.