Владимир Ост. Роман

Наводничий обретался уже не рядом, а несколько поодаль, на стуле за соседним столиком. Когда он успел отсесть? И зачем было снимать снайперов с расстояния, а не прямо со своего места?

Василий сидел правым боком к окну. Фотоаппарата при нем, на первый взгляд, не было, но Владимир сразу сообразил, что он просто успел спрятать камеру. Затуманенный взгляд фотографа, устремленный на кассиршу, усталая поза (левая рука подпирает голову, а правая сунута под левую подмышку) могли обмануть чужака, но те, кто знал Василия, а именно, Баринов и Осташов, только догадливо хмыкнули.

– Вась, а Вась, – сказал редактор отдела. – Что ты там прячешь за спиной?

– А? Ты меня? – Наводничий обернулся, как бы выходя из задумчивости, но посмотрел при этом (вернее, зыркнул) не на Баринова, а за окно.

Владимир тоже снова посмотрел на снайперов.

Они сидели спинами к окну и оглядывали крыши, прильнув черными головами к прицелам винтовок. Черными – потому что опустили свои вязанные черные шапочки до подбородков. Когда стрелки только появились в кафе, края шапочек на их головах были закатаны и не доставали даже ушей – модель «Мини». Теперь эти головные уборы превратились в «Макси» – с прорезями для глаз.

– Вася, – сказал редактор, – нас тут всех предупреждали, чтобы мы никого из Ельцинской охраны не снимали. А ты лезешь!

– Ну и что? Зато кадр классный будет, я специально немного со стороны снимал. Представь: два чувака сидят в кафе за столиком, это вы с Вованищем, а за окошком на балконе – еще два чувака, кого-то собираются из винтовок отстреливать. Супер! Такая типа обычная московская жизнь. Они отвернулись, давайте, мужики, разговаривайте между собой, я еще раз сниму.

Баринов встал и, подойдя к Василию, заслонил ему обзор.

– Эти люди, Вася, шуток не понимают. Ты вот сейчас снимешь, а они начнут выяснять твою личность и э-э… будут делать это долго-долго. Лучше езжайте в галерею, у вас полчаса всего.

– Да ладно тебе. Ты-то меня понимаешь, ты профессионал.

– Вот именно. Мне, как профессионалу, нужны кадры Лисогорской, а не этих бойцов. Вы ее можете упустить, потому что она будет только на открытии выставки.

Для Василия это был лучший аргумент, и он убрал фотоаппарат в кофр.

– В принципе я уже и так снял, что хотел.

* * *

Василий и Владимир ждали поезда на станции метро «Савеловская».

Стояли у края платформы и смотрели в тоннель, откуда должен был вынырнуть первый вагон.

Людей вокруг было немного.

Поблизости стоял парень. Обычный парнишка в обычной пуховой куртке серого цвета.

Но вел себя парень странно.

Собственно, трудно сказать, в чем конкретно состояла неестественность его поведения. Возможно, это покачивание у самой кромки платформы. Или, быть может, затуманенные взгляды, которые он даже не бросал, а, можно сказать, разбрасывал по сторонам, будто хотел избавиться от способности видеть.

– Глянь, на придурка, – тихо сказал Наводничий.

– Поддатый, – ответил Осташов.

– Да нет, не похож он на бухого. И спиртом от него не тащит.

– До него метра три, просто запах не добивает.

– Я отлично чую запахи, – сказал Василий. – Если б он был настолько в хлам, насколько колыхается, я бы почуял.

– А я и не знал, что у тебя собачий нюх.

– Блин, столько психов кругом…

– Ага, – сказал Осташов. – Может, подальше отойти от него?

Василий не двинулся с места.

Владимир тоже остался рядом.

– А может, он под поезд намылился? – предположил после паузы Наводничий.

– Несчастная любовь? – Владимир усмехнулся, и прикусил язык.

Внезапно ему в голову пришла очень неприятная мысль. О том, что вообще-то это у него, у Владимира, в наличии несчастная, тупиковая, неразрешимая любовь, и это ему пора бросаться под поезд.

Предположение о самоубийстве было совсем не таким, как у ребенка, незаслуженно обиженного родителями, который, подобно Тому Сойеру, мечтает погибнуть, чтобы зловредные взрослые горевали и раскаивались. Нет, это были не сладкие детские грезы. Привкус у мысли был горьким. Потому что эта мысль не показалась ему излишне нелепой и сумасшедшей.

В мрачном тоннеле появился головной вагон, его яркие фары высвечивали на отполированных рельсах две блистающие полосы. Как бы ощупывая этими светящимися усами дорогу перед собой, поезд двигался с отменной скоростью, словно потревоженный ногой купальщика рак, торопящийся покинуть свое раздавленное тинное убежище.

Парень в серой куртке, стоявший на краю платформы, стал раскачиваться сильнее.

– Не нравится мне этот хмырь. Анна Каренина, мать его, – сказал Наводничий и глянул на наручные часы. – Опаздываем!

Поезд выскочил из тоннеля.

Василий снял кофр с плеча, как бы невзначай сунул его Осташову («Подержи-ка»), а сам боком-боком сделал пару шагов в сторону Серой куртки.

Поезд был уже совсем близко, метрах в пятнадцати, и тут Серая куртка издал довольно громкий (во всяком случае, слышимый сквозь шум идущего состава) то ли всхлип, то ли хрюк и сделал сомнамбулический шажок с платформы.