Владимир Ост. Роман

Войдя, наконец, в бильярдную, Григорий уже было собрался отчитать Василия за праздность и уклонение от исполнения долга, но в комнате никого не обнаружил.

– Гриша, Вова, где вы там? – услышал он зов Алены откуда-то из другого помещения. – Вам чаю налить?

«Они с Васькой на кухне», – сообразил Григорий.

– Лучше водки, – сказал Хлобыстин, выглянув из бильярдной в коридорчик, и увидел, как из двери кухоньки выглянула голая Алена.

– Водка is over, – сказала она.

– В смысле? – сказал Григорий.

– Что в смысле? Выхлестали все. А где ваш третий-то друг, Володя?

– Внизу. В коме.

Алена скрылась.

Хлобыстин снова махнул рукой – теперь в сторону исчезнувшей Алены.

Он постоял, поморгал, решил пойти на кухню сказать Василию, что собирается на фотодежурство, но поленился и направился к бильярдному столу.

Фотоаппарата на столе не было. Что ж, значит, он лежит в кофре. А где кофр? Вот он, на тумбочке.

Григорий открыл сумку Василия. Внутри лежало два фотоаппарата. Хлобыстин вспомнил, с которым из них они караулили Кукина, и, повесив аппарат себе на шею, пошел к окну. Вскарабкавшись на подоконник, он вылез наружу, на строительные леса. Куртки на нем не было, но ему и без нее было жарко.

Григорий огляделся, оценил протяженность маршрута до церковного купола со свисающим с него крестом и двинулся вперед по заснеженному дощатому настилу лесов.

…Иван Кукин, тем временем, лежал голый на узкой простенькой кровати, на краю которой, спиной к нему, сидела обнаженная молодая женщина с раскиданными по плечам русыми волосами.

Комнату освещала занавеска – ровным бордовым светом. То есть свет испускала не бордовая занавеска, а некая лампа, стоявшая на подоконнике за задернутой занавеской.

– Вань, а зачем ты лампу с пола на подоконник перенес? – не оборачиваясь, тихо, почти шепотом спросила женщина.

– Так лучше. Типа ночника получается. Теперь можешь и не выключать свет, когда мы тут с тобой кувыркаемся.

– Хитренький. Ты же знаешь, что я при свете стесняюсь.

– Мы с тобой как договорились? Что я тебя учу, как быть свободной и независимой. Я тебе уже сколько раз говорил: нехрен саму себя стыдиться, тогда и трусить в жизни не будешь. Какой у нас девиз? Культур-мультур, и танки наши быстры. Запомни: напеваешь это сама себе и делаешь что хочешь.

– С чего ты взял, что я кого-то боюсь? Перед кем я, по-твоему, трушу?

– Перед кем? Да хоть перед мамой своей. Ты же сама рассказывала.

– Да, это правда. Хорошо, что ты у меня такой умный.

– Вот и делай, что тебе умный человек советует.

Женщина встала с постели, подошла к окну, выглянула из-за занавеси на улицу.

Теперь, когда она стояла в полный рост, ее фигура стала доступна для полноценного обозрения, и случайный, независимый наблюдатель, окажись он тут и спроси кто-нибудь его мнение о контурах девушки, пожалуй, не рискнул бы назвать эти контуры образцовыми и безупречными. Было очевидно, что в конкурсе на звание мисс Вселенной она не прошла бы и первого отборочного тура. Потому что ее до этого тура не допустили бы.

Нет, определенно нет – у случайного наблюдателя (объективно настроенного наблюдателя) ни за что не повернулся бы язык сравнить ее с Венерой Милосской. Если уж использовать аналогии из мира искусств, то эту полноватую девушку с ногами, созданными, скорее, для ходьбы, чем для наслаждений, – эту девушку можно было презентовать, как сошедшую с полотен Кустодиева. В общем, то была классическая русская красавица.

– Какой снег идет, просто бесподобный, – шепотом сказала она и скрылась за занавеской, встав перед окном, рядом с установленной на подоконнике настольной лампой.

– Слушай, а на фига ты все время шепотом говоришь? – сказал Иван. – Мы же одни.

– Не знаю, настроение такое. Я думаю.

…К этому моменту Осташов уже очнулся от пьяного отупения, в котором ранее его застал Хлобыстин.

Мысль о том, что его любовь к Анне не может вот так просто кончиться ничем, с новой силой овладела им. Владимир по-прежнему сидел на том же стуле, но уже в другой позе – вялость и размягченность сменились решительностью. Что, впрочем, не означало, что он протрезвел. Он был основательно пьян и упорно думал, однако никак не мог надумать – что делать? Решимость в наличии имелась, но, увы, не было никакого решения.

Осташову захотелось походить туда-сюда. Хождение из угла в угол или от стенки к стенке обычно помогало сдвинуть мысль с мертвой точки. Он резко встал, но его так качнуло, что от променада по залу пришлось отказаться.

Владимир со злостью на свою беспомощность смахнул со стола на пол что под руку попало.

А этажом выше к этому моменту Алена и Василий играли в бильярд. Василий был обут и на нем были брюки, а на его партнерше по игрищам были только трусики и туфли.

– Вась, закрой, пожалуйста, окно до конца, ато мне как-то уже становится прохладно, – сказала она. – Это Гришка, наверно, проветривал. Куда он сгинул, интересно?

– Может, за водкой попер?

– Сколько ж можно? Теперь мой ход?

– Давай, бей.

Алена оглядела весь стол и выбрала, куда нанести удар, – в шар, который находился у самого края центральной лузы – казалось, дунь на него, и он свалится в сетку.