Владимир Ост. Роман

– Ну отдохнешь месяц-два, тогда все равно же куда пристроишься. Я хочу сказать, что ты уж тогда старых друзей-подруг не забывай.

– Ты не поняла. Я, наверно, нечетко сказал. Я не собираюсь больше в недвижимости работать. Не хочу. И не буду.

– А чем будешь заниматься?

– Посмотрим. Пока деньги мало-мальски есть на ближайшую жизнь, а дальше видно будет.

* * *

«Курский соловей» замедлил ход и вскоре остановился. За окном в тусклом свете фонарей виднелась пустая платформа.

Из-за прикрытой двери купе послышались голоса, шаги по коридору, скрип и хлопанье вагонных дверей – кто-то высаживался. Владимир решил воспользоваться остановкой, чтобы покурить на свежем воздухе, но когда он добрался до выхода, проводница уже с лязгом накрыла ступени металлической крышкой с ромбиками рифления и захлопнула дверь.

Курить пришлось в тамбуре.

Оставшись в одиночестве, он снова задумался о своей работе в агентстве недвижимости и попытался оценить ее в целом – получилось, что похвастать-то нечем. Как ни крути, должность генерального директора он не потянул. Завалил к чертовой матери все, что только можно. Хотя, поспешил успокоить себя Осташов, не больно-то и надо было. Если было бы очень надо, он бы совсем по-другому отнесся к этому делу. И курсы по менеджменту при Гильдии риэлтеров прошел бы, и сотрудников своих в таких ежовых рукавицах держал бы, что они бы и пикнуть не смели, не то что вламываться без стука к нему в кабинет, когда вздумается, чтобы стрельнуть сигаретку. И уж тем более, ни один человек не помыслил бы выдвигать наглые ультиматумы. Работали бы, как миленькие, за свои десять-пятнадцать процентов. «Рубите тростник, негры! Работайте-работайте: солнце еще высоко!» – вспомнил он излюбленные реплики Мухина. А кому не нравится – пошли вон! Козлы!

Господи, и чего я так злопыхаю? Давал же себе слово не думать больше о работе в агентстве. Уже ведь вроде бы разобрался с этим гендиректорством. Просто руководить людьми, заставлять их пахать, постоянно вариться в их гуще – это не для меня, а сами люди тут не при чем. В конце концов, в личных делах, как показало общение с Аньчиком, тоже никогда расслабляться нельзя, как бы ты ни любил свою пассию и как бы ни доверял ей. Черт! Какого хрена я опять о ней стал думать? Тоже ведь обещал себе – перевернуть страницу и забыть.

Переключившись на эту, все еще болезненную тему, Владимир закурил вторую сигарету, хотя вторая уже, несомненно, была лишней: в замкнутом пенале тамбура не было ни малейшей вентиляции, и дым от первой сигареты плавал в спертом воздухе слоями. Осташов почувствовал отвращение к себе за то, что продолжал курить, но все-таки не бросил окурок. Потом он догадался открыть дверь, ведущую к соседнему вагону. В тамбур ворвался шальной грохот колес, слишком оголтелый для утомленного бессонницей курильщика, зато стало несколько свежее.

Владимира душила обида на судьбу за то, что его самая главная любовь, любовь, как ему казалось, всей его жизни, обернулась ничем, пшиком, холостым выстрелом.

Самую последнюю, отчаянную попытку перебороть ход событий в истории своей любви Осташов предпринял совсем недавно, в марте. Вопреки всем доводам разума. Когда уже не оставалось никаких предлогов для иллюзий, и было предельно ясно: Русанова наглухо захлопнула свое сердце перед ним.

Попытке навязать-таки себя Анне предшествовало трехдневное тихое пьянство в одиночку, закончившееся другой попыткой – попыткой самоубийства.

Отчего он тогда особенно «по-черному» запил? Этого, пожалуй, Владимир и сам бы не смог однозначно сформулировать. То ли из-за особенно морозных и хмурых дней, по вине которых ему стало казаться, что именно вот эта московская зима выдалась какой-то чересчур длинной и изматывающей и что зиме этой проклятой, скорее всего, уже никогда не наступит конец. То ли из-за того, что ему осточертело все в агентстве, и он каждый день стал остро ощущать, что занимает не свое место и вообще зря живет на земле. То ли из-за того, что по непонятной причине на него вновь накатила волна любовной одержимости, которой не было исхода… Надо полагать, повлияли все три причины.

С зимой ничего поделать было невозможно. Работу бросать тоже смысла не имело. Потому что, во-первых, на посту гендиректора он получал очень недурную зарплату. А во-вторых, чем, собственно, ему заниматься, если бросить эту работу? Словом, все помыслы и надежды на перемены к лучшему сосредоточились на Анне.

Но чем больше Осташов размышлял над тем, как, вообще говоря, ему действовать, тем отчетливее понимал, что никакие действия не помогут. И тогда-то, вместо того чтобы очередным пасмурным утром отправиться на работу, он позвонил своей секретарше Кате, сказал ей, будто бы простудился и поэтому на работу не явится, а сам пошел к ближайшему магазину за водкой. И так и ходил туда, едва трезвея, три дня кряду.

На третий день, впрочем, Владимир лишь похмелился с утра и больше не пил: водка в горло уже не лезла. Запах ее при поднесении к лицу рюмки вызывал тошноту.