Владимир Вениаминович Бибихин — Ольга Александровна Седакова. Переписка 1992–2004

А я все это время переводила францисканские легенды (причем мне достались, пожалуй, не лучшие: не Legenda maggiore Бонавентуры и не Leggenda perugina). Франциск у меня как-то соединяется с Пушкиным — и с Андерсеном, представьте себе, и с отцом Димитрием. Странная цепочка? Что в этом общего? Приветливость, может быть; приветливый ум — или приятный, в цел. значении (тот, который принимается: «кадило приятное») И, мне кажется, «большой стиль» без такой «приятности» немыслим. Она-то потустороння и холодной бездушности, и жаркому бреду, о которых Вы пишите: ведь и этот холод, и этот жар — одинокие вещи, ни к кому не приветливые, никем не принятые (во время своего выговаривания). Я тут читала М. Бубера новое (первое) издание по-русски «Я и Ты» (до этого я только по-немецки читала его «Хасидские легенды»). У него, собственно, одна тема с Яннарасом: связь как образ жизни (Яннарас видит в этом исключительно христианское, и больше — православное достояние, и Бубер описывает его почти теми же словами, не выходя из иудаизма). Это совершенно иное «Я» (иное, чем индивидуалистское). «Я, в котором Ты, без которого нет Меня» сумел описать в августиновской личности Баткин. И справедливо отметил, что человек может считаться (и по определенным меркам быть) верующим, находясь при этом в «обыкновенном» я (по-буберовски, не в парадигме «Я–Ты», а «Я–Оно»), таком, о котором с ужасом думал Франциск: «Если это (связь) у меня отнимется, то останется только душа и тело, как у всех неверующих». Научность, […] — мне кажется, и есть расширение сферы «Я-Оно» на все, что получится дистанцировать и рассмотреть. Но может, я огрубляю, и она имеет в виду что-то другое… Может ли быть «узкое свое»? Можно сказать, что оно как раз не свое: но я имею в виду то, что относится к «Я» вне связи, а таким может быть любое «собственное». Другое — как в Псалме: «Се азъ и дѣти моя иже даде ми Господь» (по памяти, может, не точно). Про первое «свое» я и говорю — приближенно — как про «узкое» (не понятое как, во-первых, данное, поданное — и как представленное вместе с собой в этом «Се»: вот мы), и в этом смысле о. Димитрий восхищенно говорил о Предтече: «Ничего своего у него не было». Так же можно было бы сказать: «У него все было свое». Мне кажется неоспоримым требование Гёте говорить о каждой вещи противоположные истины. О «своем» это так же справедливо. Все-таки мы знаем не только то, что знает язык в своей до-синайской глубине, разве нет? Во всяком случае, я люблю помнить, что все так, и наоборот.

Я пишу Вам и говорю с Вами почему-то с такой простотой, что пугаюсь: не наглость ли это? Простите, пожалуйста, если Вы видите в этом бесцеремонность.

Анна опять, как всегда, с любовью вспоминает Вас. Она будет в Москве до октября и всерьез хотела выступить у нас на кафедре со своими разысканиями по ранней истории Церкви. Может быть, если она Вас не найдет, Вы позвоните ей — к Поленовым: 125 56 96; хозяйку зовут Елена Анатольевна.

Бумага, на которой я пишу Вам, — последний след гостеприимства Гетти (знаете таких нефтяных королей? По их приглашению я была в Сан-Франциско — так давно! три года назад).

Передайте, пожалуйста, мое восхищение Ольге — и все добрые пожелания.

Роме привет и поцелуй Володику.

Простите еще раз за вольность письма!

Ваша

О.

P.S. Из «Гнозиса» до меня дошло известие, что они еще ждут Вашего — текста? не знаю, как назвать. Я была у них в начале лета: они были удивительно приветливы со мной.

P.P.S. Мне хотелось бы пробыть здесь еще месяц, и если Вы выберете время на письмо и не побоитесь чеченцев, я буду очень рада.

Ожигово, 7.9.1993

Дорогая Ольга Александровна,