Владимир Высоцкий

И погружен в молчанье, а пока —

Меха и горны всех газетных кузен

Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам —

В ней каждый образ был неповторим…

Вот мой дублер, который мог быть первым,

Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта, —

Запас заглавных букв – на одного.

Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,

Но дальше я поднялся без него…

Вот тот, который прочертил орбиту,

При мне его в лицо не знал никто, —

Все мыслимое было им открыто

И брошено горстями в решето…

И, словно из-за дымовой завесы,

Друзей явились лица и семьи, —

Они все скоро на страницах прессы

Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем вел я доброе соседство,

Свидетелями выведут на суд, —

Обычное мое, босое детство

Обуют и в скрижали занесут…

Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля —

Возникло и нависло надо мной, —

Недобро, глухо заворчали сопла

И сплюнули расплавленной слюной.

И вихрем чувств пожар души задуло,

И я не смел – или забыл – дышать.

Планета напоследок притянула.

Прижала, не желая отпускать.

Она вцепилась удесятеренно, —

Глаза, казалось, вышли из орбит,

И правый глаз впервые удивленно

Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул – не помню, крик ли, кляп ли, —

Я рос из кресла, как с корнями пень.

Вот сожрала все топливо до капли

И отвалилась первая ступень.

Там, подо мной, сирены голосили,

Не знаю – хороня или храня,

А здесь надсадно двигатели взвыли

И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,

Вновь чередом своим пошла весна,

Глаза мои на место возвратились,

Исчезли перегрузки, – тишина…

Эксперимент вошел в другую фазу, —

Пульс начал реже в датчики стучать.

Я в ночь влетел – минуя вечер, сразу, —

И получил команду отдыхать.

И неуютно сделалось в эфире,

Но Левитан ворвался в тесный зал

И отчеканил громко: «Первый в мире…» —

И про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,

Изрек про самочувствие свое.

Пришла такая приторная легкость,

Что даже затошнило от нее.

Шнур микрофона словно в петлю свился

Стучали в ребра легкие, звеня.

Я на мгновенье сердцем подавился —

Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело – на совесть,

Разборчиво и очень делово.

Я думал: вот она и невесомость —

Я вешу нуль – так мало, ничего!

Но я не ведал в этот час полета,

Шутя над невесомостью чудной,

Что от нее кровавой будет рвота

И костный кальций вымоет с мочой…

Между 1970 и 1978

* * *

Зарыты в нашу память на века

И даты, и события, и лица,

А память – как колодец глубока:

Попробуй заглянуть – наверняка

Лицо и то неясно отразится.

Разглядеть, что истинно, что ложно,

Может только беспристрастный суд: