Владимир Высоцкий

Тратил пыл в пустоту

И губил свой талант, —

А на этом посту —

Повернулось на лад».

Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,

Рубил – должно быть, для наглядности – рукой;

А в то же время знать не знал, кто он такой,

Невелико образованье палачово.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался.

Он дул на воду, грея руки о стекло, —

Об инквизиции с почтеньем отозвался

И об опричниках – особенно тепло.

Мы гоняли чаи, —

Вдруг палач зарыдал:

Дескать, жертвы мои —

Все идут на скандал.

«Ах вы тяжкие дни,

Палачова стерня!

Ну за что же они

Ненавидят меня!»

Он мне поведал назначенье инструментов, —

Всё так нестрашно, и палач – как добрый врач.

«Но на работе до поры все это прячь,

Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь,

Водой окатишь и поставишь Оффенбаха —

А он примерится, когда ты подойдешь,

Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!»

Накричали речей

Мы за клан палачей,

Мы за всех палачей

Пили чай – чай ничей.

Я совсем обалдел,

Чуть не лопнул крича —

Я орал: «Кто посмел

Обижать палача!..»

…Смежила веки мне предсмертная усталость,

Уже светало – наше время истекло.

Но мне хотя бы перед смертью повезло:

Такую ночь провел – не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,

Согнал назойливую муху мне с плеча…

Как жаль – недолго мне хранить воспоминанье

И образ доброго, чудного палача!

1977

* * *

Упрямо я стремлюсь ко дну —

Дыханье рвется, давит уши…

Зачем иду на глубину —

Чем плохо было мне на суше?

Там, на земле, – и стол, и дом,

Там – я и пел, и надрывался;

Я плавал все же – хоть с трудом,

Но на поверхности держался.

Линяют страсти под луной

В обыденной воздушной жиже, —

А я вплываю в мир иной:

Тем невозвратнее – чем ниже.

Дышу я непривычно – ртом.

Среда бурлит – плевать на среду!

Я погружаюсь, и притом —

Быстрее, в пику Архимеду.

Я потерял ориентир, —

Но вспомнил сказки, сны и мифы:

Я открываю новый мир,

Пройдя коралловые рифы.

Коралловые города…

В них многорыбно, но – не шумно:

Нема подводная среда,

И многоцветна, и разумна.

Где ты, чудовищная мгла,

Которой матери стращают?

Светло – хотя ни факела,

Ни солнца

мглу не освещают!

Все гениальное и не-

Допонятое – всплеск и шалость —

Спаслось и скрылось в глубине, —

Все, что гналось и запрещалось.

Дай бог, я все же дотону —

Не дам им долго залежаться! —

И я вгребаюсь в глубину,

И – все труднее погружаться.

Под черепом – могильный звон,

Давленье мне хребет ломает,

Вода выталкивает вон,

И глубина не принимает.

Я снял с острогой карабин,

Но камень взял – не обессудьте, —

Чтобы добраться до глубин,

До тех пластов, до самой сути.

Я бросил нож – не нужен он: