Владимир Высоцкий: монологи со сцены

Вот, говорят, что не было Гомера. На нашем курсе читал лекции по литературе замечательный человек, Александр Сергеевич Колер. Он говорил: «Итак, в таком-то веке Гомер или такой-то человек, которого называли Гомер, написал «Илиаду»… — В общем, какая разница!

А авторскую песню спугнули. Сделали сначала самодеятельной, потом — туристской… Вроде, это что-то несерьезное. А во всем мире это — самый уважаемый песенный жанр. Мы надеемся, что появятся ребята, которые будут профессионально заниматься этим жанром. Это просто отодвинулось на какой-то срок. И все-таки не ослаб интерес к песне авторской, к интересной песне. К Булату, который больше двадцати лет работает в этом жанре, к Юре Кукину, который начал заниматься этим «левой ногой», а потом почувствовал интерес… Визбор опять начал петь. Песни Анчарова проявляются в каком-то другом исполнении. Значит, это не забывается.

Ну вы подумайте, о чем вы меня просите! Вы же нормальный, взрослый человек! Я ведь пою только свое! Чужого я не пою никогда. Даже на стихи Пушкина. Вернее, тем более на стихи Пушкина. Я ведь не певец. Какое это пение, к дьяволу?! Вы бы меня еще попросили спеть арию Ленского… Я понимаю, что песня «Дорожная» очень хорошая…

Во всех моих вещах присутствует большая доля авторской фантазии. Иначе бы какая цена была всем этим вещам, если бы я просто взял, услышал, что мне кто-то рассказал, просто зарифмовал — и все.

Рифмовка — это дело четвертое. Это ничего не стоит. Надо взять «Историю русской рифмы», «Словарь для рифмовки» — и пошел шпарить! Можно графоманствовать всю жизнь. А когда человек действительно пишет, он должен много выдумывать, придумывать по ассоциации, обобщать.

Песня может, в отличие от человека, жить долго, даже если не попадет в фильм или спектакль, для которого ты ее писал.

Я могу ее спеть вам. Кто-то запишет на магнитофон. И она разойдется. А бывают ребята, которые очень надеялись на свою работу, а она вдруг не состоялась. И это может быть навсегда. Досадно и печально. Трудно заниматься у нас авторской песней. Нет начала, нет толчка, нет отправной точки, по которой человека можно узнать. А вот во Франции работают Азнавур, Беко, Брассанс, Максим Ле Форестье…

И нет никаких сомнений в том, что они имеют право быть на сцене. Авторская песня требует отдачи от зрителя, требует собеседника. Это не показуха. В ней нет приподнятости. Это неумирающее искусство, хотя родилась авторская песня очень давно. Гомер был… акыном. У нас с гуслями ходили и пели песни. У авторской песни есть и история, и традиции…

Меня часто отождествляют с персонажами, от имени которых я пою. Хорошо еще, что меня не спрашивают, был ли я самолетом-истребителем, микрофоном или лошадью. Хотя некоторые люди задают удивительные вопросы. Одна девочка подлетела ко мне во время выступления в Куйбышеве и спросила: «А правда, что вы умерли?» Причем совершенно серьезно.

Вероятно, она прочитала стихотворение Вознесенского: «Высоцкий умер в два часа…» — до конца не дочитала, и решила, что я умер…

Я задумал написать такую песню, может быть, даже не вспомню все строчки:

Все меньше вас, участники войны.
Осколки бродят, покидают силы…
Не торопитесь. Вы и не должны
К однополчанам в братские могилы…

Это просто наметка. Вероятно, будущая песня. Я не оставляю своих попыток писать о войне. О войне прекрасно пишут ребята, которые войны не видели, которые родились после войны. А Герман сделал потрясающую картину «Двадцать дней без войны»… Ветераны говорят: «Непонятно, как человек, не видевший войну, мог все так прочувствовать!» Значит есть у нас память не только головная, но и память сердца, которая передается. Из подсознания в подсознание.

Я не прошел войны, но тоже много о ней пишу. Нам не пришлось поучаствовать, поэтому на совести как-то неспокойно. Мы как бы довоевываем в своих песнях. Мои песни не похожи на песни военных лет, хотя написаны о тех временах. У меня отец прошел всю войну. Был ранен. Вся семья военная. У моего родного дяди громадное количество наград и ран. Три Боевых Красных знамени… Алексей Высоцкий. На Украине есть местечко, называется Алешино в честь моего дяди. Он его освобождал.