Владимир Высоцкий. Только самые близкие

И когда спектакль закончился — я, конечно, расстроилась, Володю придерживаю, чтобы он опять куда-нибудь не убежал, — и в это время ко мне подходит Коля Губенко и говорит: «Люся, пойдем!». Я-то думала, что Любимов хочет меня пожалеть, потому что все актеры стояли и меня жалели. И я думаю: вот Любимов — хороший человек, тоже хочет меня пожалеть. Я-то тогда Любимова почти не знала. А Коля все время держал меня за руку… И Любимов как на меня понес… «Да вы что! Да зачем вы здесь вообще нужны! Вы видели, что произошло?! Вы ему поднесли?!» Короче говоря, проорал на меня, сказал все слова, которые знал… Повернулся и пошел.

А Коля держал меня за руку, чтобы не отдать Петровичу на расправу… Я хорошо помню свои ощущения — отчаяния и беспомощности! Чувство вины ужасной. Я тогда не знала, что же мне делать. Теперь я понимаю, что Любимову было плохо, что ему надо было выговориться, что надо было на кого-то это переложить. А я просто попала под горячую руку. Но как я переживала!

А как тогда переживала Марина?! Каково ей было на самом деле? А тут еще проблемы с детьми. Ужас! Ужас! А здесь, в Союзе. Она же была среди чужих людей — и все на нее смотрят, всем надо ее «пощупать». Даже хорошему человеку — и тому хочется вложить персты. Тоже ужас!

А теперь, как я понимаю, Марина начинает остывать. Она, по словам Артура Макарова, согласна передать в Музей Володины письма к ней. Конечно, копии, но все равно. Это же просто кладезь! По этим письмам можно сверять даты, там же наверняка есть автографы песен, а факты — мы же столько узнаем!

А у нас здесь ситуация такая. Совершенно невозможно одновременно поговорить с Артуром Макаровым и с Севой Абдуловым. При одном нельзя упоминать другого. А мне, может быть, хочется поговорить и с тем и с другим. Нельзя одновременно разговаривать с Эдиком Володарским и с Семеном Владимировичем… Но они же помнят оба, — и это надо сохранить.

Вот эта завеса собственного «я»! — знаешь, как в дневниках Достоевского… Эпизод о смерти его первой жены… Он пишет, почему не может быть правды между живыми людьми. Потому что мешает собственное «я» — мешает восприятию, отношениям между людьми, мешает воспоминаниям… «Вот Маша лежит на столе. И если я увижусь с ней на том свете, то наши «я» между нами уже стоять не будут…». Вот такая мысль.

И пока что это наше «я» встает между нами — трусливое, лживое, привыкшее присочинять. И это вместо того, чтобы вспоминать то, что было на самом деле. А ведь кроме всего прочего, мы же забываем. Забываем!

Золотухин: Вот это самое главное. Беда-то еще и в том, что мы забываем.

Абрамова: Вот кто еще помнит эти потрясающие истории о том, как Театр на Таганке играл в Театре Сатиры. Это же каждый раз было приключение.

Золотухин: Люся, а я это вообще не помню. А что мы тогда играли?

Абрамова: Представь себе, там играли «Павших и живых». Предпремьерный спектакль для какой-то общественности, для кого-то еще.

Золотухин: Да, но не в Сатире, а в Моссовете.

Абрамова: В Моссовете! Я помню, что мы с тобой там разговаривали у витрины. Ты еще мылился туда поступить. Я перепутала, потому что двор-то один.

Перевозчиков: Вот еще что надо делать. Устраивать такие встречи, чтобы не просто разговор один на один.

Абрамова: Я это с самого начала говорила. Сесть за круглый стол и отрешиться от своих глупостей. И вспоминать, вспоминать. Что на Володе тогда было надето, даже что мы ели тогда. И от какой-то мелочи, от какой-то завязки — начинает восстанавливаться правда.

Золотухин: Вот интересно, я недавно с Анхелем встречался. А ты, Люся, его знаешь?

Абрамова: Конечно, Анхель Гутиерос… Я его знала еще до знакомства с Володей. Он же учился в ГИТИСе, а у меня там были друзья… И Петю Фоменко, и Сашу Демьяненко, и Рамзеса Джабраилова, и Анхеля я знала еще до своих ВГИ-Ковских времен. Я с их курсом дружила тогда.

Золотухин: И вот что интересно… Версия первого знакомства Марины и Володи. Вот где они познакомились?

Перевозчиков: Они познакомились после спектакля «Пугачев» у Дупака в кабинете.

Золотухин: Но это же версия Дупака.

Абрамова: А вот версия Володи. «Я сегодня познакомился с Мариной Влади…». Версия такова: она пришла на «Пугачева», но за кулисы ее не пустили, потому что мужики были все полуголые. И она познакомилась с Володей у Дупака в кабинете. Это версия Володи — для меня. Но это не так. И если Анхель про это что-то говорит, то он говорит правильно. Еще, знаете, у кого надо спросить? У Люси Будницкой, у нее был друг-француз, какой-то Люсьен. И Володя у них бывал.

Золотухин: Ну это, наверное, позже, у Макса Леона (Макс Леон — корреспондент французской газеты «Юманите» в Москве, свидетель на бракосочетании Владимира Высоцкого и Марины Влади. — В.П.). Вот смотрите, что у меня осталось в памяти.