Владимир

— Слышала. Пойдем домой, пойдем, Микула.

И они двинулись — бегом по склону вала, медленнее по двору.

— Слышала, слышала, — говорит Виста. — От многих слыхала про князя. И уж думала, если князь голову сложил, то и твои кости возле него.

— Но я жив! — воскликнул Микула. — Жив, Виста! Вместе, согнувшись в три погибели, потому что дверь за долгое время осела еще больше, сошли они по ступенькам в землянку, остановились сразу за порогом. В углу тлел огонь, его красноватые блики освещали дощатый помост, темные стены, кадку, в которой поблескивал кружок воды, пустые, перевернутые доньями кверху корчаги, горшки.

Микула медленно прошел вперед, снял с плеч котомку и щит, отцепил от пояса меч, сложил оружие перед очагом, низко поклонился огню и чурам,[18] жившим под ним.

И кто знает, то ли услыхали и узнали чуры Микулу, то ли свежим ветром пахнуло от раскрытой двери, но только огонь в очаге сразу ожил, полыхнул, желто-красные языки поднялись над углями.

— А как живет род наш? — спросил Микула, усевшись у очага.

— Все, как было… Нет рода.

— А братья Бразд и Сварг?

— Бразд теперь не брат нам… Посадник княжий, новый терем выстроил…

— Видел. Ладный терем. А брат Сварг?

— Что Сварг? В старой его корчийнице десятки холопов Работают, да еще одну поставил у дороги на Остер.

— А другие родичи наши? — Все дальше и дальше люди от людей. — Почему же, Виста?

— У кого земля и гривны, у того сила и правда, только у нас никогда ничего не было.

И тут Виста спросила у Микулы, поглядывая на котомку, лежавшую на полу неподалеку от очага:

— А ты, Микула, принес что-нибудь?

Он даже не понял, о чем она спрашивает.

— Ты о чем говоришь?

— Что у тебя в суме, — задыхаясь, спрашивала она, — гривны,[19] золото, серебро, богатство?

Микула посмотрел на нее, словно не узнавая.

— Богатство? О, как же, есть, вон оно, в котомке.

— И мне можно взять, посмотреть?

— Смотри, смотри!

Она торопливо схватила и развязала котомку, принялась все из нее выкладывать.

— Сорочка? Да ведь она вся в крови… И ноговицы… Опять кровь! А это что? Какие-то семена?

— Дань взял, — усмехнулся Микула. — Это гречиха. Виста растерянно опустила руки.

— А где же… где же, Микула, — спросила она, — золото, серебро?

— Не знаю, где оно, — тихо произнес Микула. — Не нашел. После короткого молчания он добавил:

— Что там богатство?! Вот был я в Киеве, искал дочку нашу Малушу… Нет ее, Виста! Весной умерла… В Днепре утонула…

Он взял из котомки несколько зерен гречихи, бросил их в огонь:

— За упокой ее души.

Виста заплакала, как плачут дети, безутешно, навзрыд…

5

Вскоре Микула побывал у брата своего Бразда. Любеч невелик, куда ни пойди — его терема не минуешь, не хотел бы идти, так все равно княжий посадник позовет.

— Слыхал, слыхал, что воротился ты с брани, Микула, — отгоняя псов от ворот, говорил Бразд. — Что же ко мне так долго не шел? Загордился?

— С чего бы я стал гордиться, брат? — ответил на это Микула. — И чем?

— А кто тебя знает? Мы здесь на земле сидим, а ты воин… Пойдем-ка в дом.

Они вошли в терем, где в это время топила печь жена Бразда Павлина. Микула поздоровался с ней, но молчаливая, всегда словно чем-то недовольная Павлина почти не ответила на его приветствие. Пришли со двора три сына Бразда — Гордей, Самсон и Вавила. Микула их даже не узнал; недавно были дети, от земли не видать, а теперь высокие, жилистые, сильные, как и их отец.

— Сыны у тебя, вижу, могучие, — сказал Микула. — Растут, вернее, уже выросли.

— А как же! — засмеялся Бразд. — Так оно и идет на свете: одни протягивают ноги, другие идут по дороге, одно погибает, другое вырастает… А сыны у меня и в самом деле могучие.

— В отца пошли, — засмеялся и Микула.

— А что ж, — согласился Бразд. — Должно быть, так и есть, в меня, в отца.

Сыновья недолго пробыли в тереме — они, как видно, всегда появлялись тут, когда кто-нибудь приходил к отцу, — охранить его, защитить. А сейчас они, увидев, что к отцу пришел его брат Микула, сразу вышли: родной дядя не возбуждал в них любопытства. Исчезла из терема и Павлина: не хотела угощать брата Микулу.

— Где же ты побывал? — полюбопытствовал Бразд. — Куда ходил?

— Зачем спрашиваешь? — махнул рукой Микула. — Сам знаешь, когда-то и ты ходил на брань, ныне я побывал, а предки наши, брат, всю жизнь не слезали с коней…

Упоминание о предках, как видно, не понравилось Бразду, и он сердито махнул рукой:

— Не слезали с коней? Так это когда было?! К чему бы я ныне стал сидеть на коне? Ты расскажи лучше о себе. Я слыхал, что сеча с ромеями была большая, нам тут тоже пришлось потерпеть: давали князьям волов, коней, хлеб… и людей не раз давали…

— Великие брани были над Дунаем, — вздохнул Микула. — Не знаю, как и выстояли… Вместе бились болгары и мы. Но выстояли, не посрамили Русской земли, только лишились князя Святослава…

— Что ж, князю честь и слава, — спокойно произнес Бразд. — Теперь у нас Ярополк. Достойный князь, Святославич… На столе киевском сидит твердо, вся земля его слушается… А ты как, Микула, будешь теперь служить в дружине Ярополка или возьмешь рало[20] вместо меча?