Владимирские Мономахи

«Проявился в Высоксе изверг рода человеческого, Каин и изувер, именем Онисим Гончий, который по некоим причинам скрылся, после чего покушался умертвить барышню, а затем покусился и на молодого барина… Остается ждать, что он попробует умертвить и самого барина… Так дело обстоять не должно… Надо изверга, сатанинова сына, выловить и примерно наказать. Поэтому всем своим рабам Аникита Ильич объявляет, что кто оного Онисима словит и представит, тот получит отпускную на волю и тысячу рублей ассигнациями в награду».

— Вольную! Тысячу рублей!..

Вот что загудело, будто стоном стояло по всем заводам. Всякий последний рудокоп, проводивший день свой в «дудке», то есть в глубокой яме, из которой таскал руду на свет Божий, опускаемый и поднимаемый в ящике на веревке, — и тот мог в одни сутки стать вольным и богатым человеком.

— Только этого Онисима излови!

Но всякий разумный человек понимал, что если даже не жалеть себя и тоже «отведать Онисимова ножа», то все-таки его не поймаешь в одиночку.

И через двое суток к барину явилась целая гурьба молодцов заводских с челобитьем. Всех было около сотни человек. Выборный от них доложил барину, что они просят на неделю, а то и более, избавить их от работы и дозволить идти на поиски злодея. А между собою они порешили так: кто первый выищет злодея или укажет им, где он прячется, тому выдать пять сотен рублей, остальные пять разделить промеж себя… А вольная достанется кому-либо из них или по жеребью, или по приговору барина… тому, кто по его рассуждению, больше всех отличился и делу помог.

Аникита Ильич ответил согласием, но прибавил, что его милостям предела не полагается.

— Видно будет, — сказал он. — Захочу, то на вашу самодельную артель сыщиков три отпускных напишу и к каждой отпускной по пяти сотен рублей приложу.

И с этого дня вся Высокса жила толками о том, как сатана залез в душу молодого парня-холопа, чтобы заставить его «глаза обратить» на красавицу-барышню…

— Бывает же этакое затмение! Этакая гордыня!

И вместе с тем все жили ожиданием: поймают сатанинова сына или упустят?

А старик-барин продолжал волноваться от глубоко оскорбленного самолюбия при соображении, до каких дней на Высоксе он дожил. На его красавицу-племянницу и сожительницу «хамы глаза закидывают». В его доме и в его саду, его же родных, домочадцев «режут, как кур». Чего же еще ждать? Только и остается, что самого его, барина, избить или совсем ухлопать, как бывало в Пугачевщину.

— У меня и при Емельяне все было тише воды и ниже травы! — восклицал старик, вздыхая глубоко и сжимая кулаки от прилива гнева.

И он стал постоянно справляться у Вениуса о ходе болезни обер-рунта.

— Мой Турка всегда был молодцом. Будь он теперь здоров и возьмись за поиски, знаю, что разыскал бы Каина.

XVI

И Аникита Ильич судил справедливо. Если бы был здоров обер-рунт, то, конечно, Анька Гончий не ушел бы от его рук, не скрылся бы не только в Высоксе, но даже и во всем наместничестве. Ему оставалось бы только залезть в непроходимые лесные трущобы и там, конечно, быть растерзанным медведем или умереть с голоду.

Но Змглод не мог в такое важное время для барина быть полезным. Доктор докладывал Басанову всякий день одно и то же.

— Хворь. Силы потерял. Лежит бревном и даже говорить не может.

— Помрет, пожалуй? — спрашивал Басанов.

— О, нет! — решительно уверял Вениус, уверял потому, что от болезни Змглода, по мнению его, можно было повеситься, в монахи пойти и ума решиться, но умереть просто было нельзя.

И немец верно понял болезнь человека, которого считали в Высоксе полутурецкого происхождения, считали способным на всякие изуверства по приказу барина и считали неспособным ни на какое человеческое чувство.

И все ошибались.

Когда года два назад стали говорить, что Змглод большой друг и очень любит Василия Васильевича Ильева, то все смеялись.

— Нетто наш Турка может кого полюбить, с кем-либо в дружбу войти? Он — идол деревянный и только злобствовать да злодействовать может.

А между тем этот «идол деревянный», круто действовавший по указу барина и по своему званию сыщика и палача вместе, был способен на такое чувство, на такую привязанность, которые и во сне не снились нахлебникам и приживальщикам из дворян, не только холопам Высоксы.

Странная хворость Змглода, угаданная доктором, была доказательством пылкости и нежности его натуры.

Змглода свалило с ног то, что он вдруг узнал. Увидел своими глазами! Если б кто-нибудь сказал ему то, что он видел воочию, то он только бы посмеялся до слез и никогда бы не поверил.

Что же он видел?

Он видел Аллу, укутанную с головой и проходящую на винтушку старого барина после полуночи… Он бросился за ней, не веря глазам, догнал, снял или почти сорвал с нее платок… Узнав ее, он прохрипел только:

— Ты?.. К нему?!