Владимирские Мономахи

Он чувствовал себя нехорошо… В голове было как-то все спутано, мысли о совершенно разных обстоятельствах и предметах переплелись и перепутались, сбившись как бы в какой клубок. Он то бормотал, то шептал, то ясно и громко произносил слова вслух… И все о разном, не имеющем ничего общего между собой…

Ему казалось чудное! Он будто плавает или летает по воздуху… Через час у него был уже Вениус, вызванный им впервые как врач.

— Ну, вот и до меня черед дошел, — встретил его старик, иронически усмехаясь. — Полагал, что никогда ты для меня самого не понадобишься… а вот, потрафилось… Ну, пользуй… нехорошо мне…

На вопросы доктора он однако ответил, что у него ничего не болит, кроме души, которую «близкие люди наизнанку вывернули!»

Вениус и сам видел, что старик только сильно потрясен нравственно и что у него, пожалуй, та же хворость, что недавно была у Змглода. Но это потрясение у старика повлекло за собой такой упадок сил, который был в его годы, конечно, опаснее, чем для кого другого. Вениус тотчас добыл кой-что из своего запаса медикаментов, сам состряпал, и после первого же приема старику стало гораздо лучше. Он глядел бодрее, и в голове прояснилось…

— Ну, молодец ты, хоть и немец, — сказал Аникита Ильич и прибавил: — а теперь справь мне другое дело, не знахарское, а семейное… Одолжишь…

И он дал Вениусу поручение.

Сусанна, узнав, что Угрюмова осталась запертая наверху, после страшного волнения решилась не поддаваться, а действовать и бороться до последней крайности.

Она послала просить позволения явиться к дядюшке. Аникита Ильич ответил, что ему не время, и они свидятся за обедом.

Теперь он попросил Вениуса пойти к племяннице и передать ей… первое, что ему слегка «не можется» и обедать он будет один у себя. Второе, объяснить ей, что Абрам и Гончий будут наутро высланы в город для сдачи в земской суд ради поселения в Сибирь… В-третьих, успокоить ее насчет Угрюмовой и не гневаться за то, что он ее за сплетничество решил наказать самым пустым образом: продержать неделю запертою на хлеб и на воду.

И все это Вениус передал Сусанне от имени ее дяди, но на все ее расспросы, к несчастью, не мог ничего ответить, сам ничего не зная… Он знал только, что Аникита Ильич был сильно взволнован, потрясен, но упадок духа и слабость тела уже прошли… и он, опять молодцем…

Сусанна не знала, что подумать… Неужели у старой «Киты» так сильна уверенность в ней, что он даже дерзкому доносу Гончего не поверил? Но зачем он вызвал Абрама и молодого князя… в особенности этого «хитрого Давыдку»? За что собственно наказывает он вдруг «почетным чуланом» ее Анну Фавстовну?..

Сусанна совершенно терялась в догадках.

«Хитрит старый? Зачем?.. Нет! Он не таков. Если б что случилось, то буря и гроза разразилась бы сразу. Очевидно, он не поверил Аньке!.. Но Давыд зачем? Наконец, в чем же виновата оказалась Угрюмова?..»

И в голове Санны шел тот же круговорот, что был и в голове старика Басанова. Все ее мысли, догадки и предположения тоже будто сбились и сплелись в клубок…

Между тем Вениус, исполнив свое поручение, вернулся к барину… Когда он поднимался по большой лестнице, то встретил «проволочного батьку». Отец Григорий не шел, а катился вниз по ступеням, бледный, с безумно открытыми глазами и, как показалось доктору, с мокрым от слез лицом.

Но войдя в кабинет, Вениус вскрикнул и всполошил весь верх и весь дом, подняв на ноги всех пишущих канцеляристов и всю дежурную дюжину.

Он нашел Аникиту Ильича мертво-бледным в кресле, но в полулежачем положении… с повиснувшей на плечо головой.

На его крикливые вопросы от перепуга старик хотел отвечать и не мог, так как язык не повиновался ему.

— Кровь пустить! — воскликнул Вениус. — Надо! Дозвольте!.. Это мой долг врача!..

Но пока канцелярист сбегал к доктору на дом за ящичком с инструментами, пока дежурный сбегал за фельдшером и все было готово, Аникита Ильич уже заговорил и произнес:

— Пустое… Прошло…

— Дозвольте… все лучше, — говорил Вениус.

— За всю жизнь свою этакое баловство я над собой не дозволял, — уже несколько сурово вымолвил Басанов, совершенно оправившийся.

Немец-доктор невольно рот разинул.

«Ну, натура! — подумал он по-своему. — Железный человек. Моложе молодого».

Через полчаса еще Аникита Ильич чувствовал себя совсем хорошо и всех от себя прогнал.

Припадок, приключившийся с ним, был последствием беседы со священником. То, что по его строгому приказу поведал ему отец Григорий, поминая имя его покойного сына, всякого иного человека свалило бы с ног, а иного и убило бы!.. Но шестидесятилетний старик, на душе и сердце которого была броня себялюбия, был, видно, неуязвим.

Аникита Ильич не сошел к столу вниз и отобедал один, а затем, вызвал к себе наверх по парадной лестнице Василия Васильевича и нахлебника Константинова, для партии в бостон. Карты доказывали, что барину совсем хорошо.

XXI