владычество2

— Я не думал, что это имеет значение. Они были людьми, и им причинили вред. Какая разница, какого цвета их кожа?

— Но, похоже, для других была разница, какого цвета кожа у того парня, которого ты избил.

— Да, это ты правильно подметил. Разве это не удивительно? Меня заботили жертвы, но все, что заботило некоторых — это Совершивший преступление парень. Их не интересовал цвет кожи жертв, но только цвет кожи преступника. Поразительно! Я никогда не пойму, каким образом преступники превращаются в героев.

— Меня удивило, что ты тогда не сделал никакого заявления. Ты мог бы все объяснить.

— Руководство участка приказало мне молчать. Наши адвокаты хотели, чтобы пресса просто забыла об этом. Но проблема заключалась в том, что пресса восприняла мое молчание как признание моей вины.

— Я понимаю, — сказал Кларенс.

— Если бы я сейчас мог вернуться в те времена, то нарушил бы приказ молчать. Наверное, на этом моя карьера закончилась бы, но лучше лишиться работы, чем репутации.

— Значит, оглядываясь назад, ты все еще считаешь, что просто выполнял свою работу?

— Да. Я считал так тогда и так считаю сейчас. Служба внутренних расследований тоже так считала. Но после того как член совета Норкост «закрутил гайки» окружному прокурору, все хотели сожрать меня.

— Норкост?

— Да. Ты разве не помнишь, что сделала твоя газета в последующие несколько дней? На страницах «Трибьюн» и преступник, и Норкост были представлены героями. И мне не хочется даже говорить, в каком свете был представлен я.

— Ты не подавал жалобу на это?

— Жалобу? Кому?

— Руководству «Трибьюн». Или... Я не знаю... Кому-нибудь.

— Да, конечно, я ворчал, но кому я мог пожаловаться? У кого есть деньги на то, чтобы обратиться с жалобой на клевету со стороны газеты? Мой адвокат думал об этом, но он сказал мне, что наши шансы победить — минимальные. Нам нужно было доказать злой умысел, но как? Нам, скорее всего, пришлось бы оплачивать счета юристов «Трибьюн». Но за какие деньги? За зарплату патрульного полицейского? Конечно, скверно, что из-за какой-то газеты твоя жена шесть месяцев плачет по ночам, а твоим детям стыдно ходить в школу. Но платить им и их юристам за привилегии? Только не я.

— Ты связывался с «Трибьюн».

— Я пытался поговорить с тем репортером, но это ни к чему не привело. Я увидел имя фотографа, позвонил ей и передал просьбу связаться со мной. Вскоре мне позвонил кто-то другой и сказал, что она занята, и если у меня есть какая-то жалоба, я должен связаться с офисом владельца газеты. Тогда я подумал: «Прекрасно! Может быть, хоть теперь чего-то добьюсь».

— Беркли придерживается политики открытых дверей. Какой ответ ты от него получил?

— Если он мне когда-нибудь позвонит, я дам тебе знать. Да, я тоже слышал о политике открытых дверей, но, думаю, это были потайные двери, через которые Беркли скрывался, как только видел меня. Его секретарь сказала, что мой адвокат должен прежде переговорить с его адвокатом. Я сказал: «Послушайте, речь не идет о судебном иске или о чем-то подобном. Я просто хочу поговорить как человек с человеком, высказать ему свою позицию и рассказать, что переживает моя семья». Но Беркли так мне ничего и не ответил. Его секретарша сказала что-то о Первой поправке и о том, что «Трибьюн» всегда отстаивает свой материал. Тогда я подумал, что это просто смехотворно. Получается, если сегодня передовица «Трибьюн» выходит под заголовком «Конец мира — сегодня в полдень», то завтра она

50

выйдет под заголовком «Мы отстаиваем вчерашний материал»? Капитан тогда сказал мне то, чего я никогда не забуду: «Тяжба с газетой похожа на борьбу со свиньей. Все становятся грязными, но свинье это нравится».

— Когда все это происходило, я уже работал в «Трибьюн»,

— сказал Кларенс. — Я должен помнить этот случай, но, наверное, он смешался в моей памяти с несколькими другими случаями жесткости со стороны полиции.

— Да. Один полицейский заслуживал увольнения за то, что сделал. Но я не был тем парнем. Есть масса людей, которые до сих пор думают, что я бил преступника по лицу дубинкой, выпустил на него слезоточивый газ тогда, когда уже схватил его, что я даже орал на него, когда он был без сознания. Хотя, кстати говоря, он сознания не терял.

— И ты ничего такого не делал?

— Нет, не делал. Послушай, я не говорю, что никогда не перебарщивал с применением силы, когда в этом не было острой необходимости. Ты же понимаешь, что это нереально? Каждый полицейский осознает, что тот, кого сегодня вечером ты упрячешь за решетку, завтра выйдет на свободу. Система правосудия похожа на карусель, но без радостного смеха. Поэтому иногда полицейский, осознавая, что от суда не приходится ожидать правосудия, отчасти свершает его сам. Другими словами, я — не святой. Но слезоточивый газ и дубинка были последними средствами. Я их применил только потому, что преступник все еще не был схвачен, и никакие меры, принимаемые мною и моим напарником, не помогали.

— Ты часто использовал слезоточивый газ?