Радости светского общества тускнеют при воспоминании об одиночестве подруги сердца, которая за дырявую медную монету перевозит, стоя босиком в своей полированной лодочке юли-юли, пассажиров через пролив. Мощный звук труб своих возлюбленных рыжих дьяволов на огненном заморском драконе слышен сейчас и лодочницам, и прачкам.
Капельмейстер поднял жезл. Трубы снова поднялись, ударили барабаны, и весь багровый четырехугольник красных мундиров замаршировал. Восемьдесят шагов на палубе, с четкостью, форсом и задором, под игру собственных труб. Остановились. Нога приставлена к ноге. Несколько раз дружно подняты колени, и каблуки стучат о палубу. Сразу оборот кругом, снова как одна приставлены все ноги. И снова марш гигантов силы и порядка, циклопические шаги мальчиков с головами медведей, с медью труб, пряжек и пуговиц.
От борта к борту, поперек палубы, длинный стол с французскими винами. Матросы в белоснежном открывают шампанское. Губернатор рядом с послом. Энн между ними. Тут же генерал, прибывший из Индии, адмирал, капитаны, рослые молодые купцы, заправляющие миллионами, банкиры, американцы, никому не уступающие широкими костями своих рук и ростом, — все сейчас походят друг на друга, в крахмале, бальных фрачных сюртуках и во фраках.
Сэр Джон что-то говорит. Все стихают. Он краток. Он в окружении дочерей, как в роскошном цветнике северных цветов. Все стоят за этим столом с цветами в кувшинах и французскими бутылями цвета гранатов, аметиста и берилла.
Тост за ее величество королеву Викторию. Здесь, в Гонконге, это взрыв чистого чувства патриотизма и честности, страсти верить и быть преданными.
А пароход уже в открытом море.
«Боже, храни королеву» грянули трубы. Мальчики в красном сейчас воодушевлены, их щеки надуваются, а сами они слились с палубой как изваяния или как гигантские игрушки солдатиков в детском магазине «Этажи Забавы» на Реджент-стрит.
«Боже, храни королеву», — запевают все. Это пение и трубы, гремящие над океаном, вызывают слезы торжества и радости даже у брата Джонатана[35]
, предки которого подобру-поздорову едва убрались из королевства.«Британия, правь над морями…»
Ради этого — корабли с опиумом, коммерсанты у артиллерийских орудий, ежедневный риск попасть под кинжал пирата, заболеть холерой или чумой, умение стрелять из револьвера в человека, смыть руки… Ради вечера, который останется памятным навсегда, ради того, что обещает пароход, уходящий в океан. Сейчас жизнь остановилась. Она только еще начинается. Вахтенные матросы все в белом и в сапогах, подымают за веревки боковые навесы брезентового тента, и палуба насквозь обдается легким ночным бризом.
Щеки Энн милы, у нее настоящий английский подбородок, чуть-чуть широковатый и чуть выдвинутый, такой милый и женственный, нежный, и пунцовая розочка губ, напоминание о весне в эту жаркую ночь осени. Энн чувствует на себе взгляды. Она немного возбуждена, но сохраняет достоинство и оживленно отвечает. Ее подвиги просвещения известны, но сейчас они забыты, как вообще все подвиги. Да, это леди света, молодая идеалистка, автор умных описаний издалека. Свет ума придает прелесть ее женственности. Цветы в ее волосах, цветы на головах и на платьях дам, на столах и в тяжелых терракотовых вазах, расставленных вдоль бортов. Начинается бал цветов. Доски длинных корыт искусно закрыты зеленью, и кажется, что это газоны и грядки. Адмирал, капитаны, миллионеры и лейтенанты — все сейчас молоды. Мальчики-гиганты с трубами теперь лишь статуи империи Владычицы морей.
Милый профиль Энн, когда она отвечает на вопросы других, и милый фас, когда она говорит с сэром Джеймсом.
«Боже, храни королеву…»
Чем все мы, опьяненные люди риска и безумия, отличаемся от китайских романтических пиратов с красными повязками на головах? Жизнь все же проходит. В старости изменится когда-то и это милое лицо, подбородок вырастет и выдвинется и почти соединится с опустившимся книзу носом и заметна станет горбинка, образуется типичный профиль пожилой леди, проповедницы нравственности и религии. Если до этого холера или трагедия не сохранят нам навеки запечатленным ее образ в юности.