Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

О приемных родителях Власа некоторые сведения имеются в том же «деле об усыновлении». О Михаиле Родионовиче сказано, что он получил домашнее воспитание, вступил в службу в 1835 году канцеляристом Московской палаты Гражданского суда. В 1840 году его переместили в московский департамент Правительствующего Сената, где он также подвизался на мелкой канцелярской должности. А в 1843 году определили в московскую полицию квартальным поручиком. В 1846 году он дослужился до чина губернского секретаря, а в 1869 году с должности помощника квартального надзирателя был уволен от службы по болезни. О жене его Наталье Александровне сказано, что она была дочерью губернского секретаря Александра Васильевича Клокачева, род которого внесен в шестую часть Московской Дворянской родословной книги. Брак их был заключен в 1843 году в Москве, детей у них не было.

И, конечно, последнее обстоятельство было причиной того, что они решили усыновить маленького Власа. Судя по многочисленным признаниям Дорошевича, разбросанным в разных его фельетонах, это были очень добрые, беззаветно любившие своего приемыша люди, что, кстати, подтверждает и прошение об усыновлении. Естественно, они стремились оградить мальчика от ненужных переживаний и растили его как родного сына.

Разрушению тайны, — если и далее придерживаться канвы фельетона «О незаконнорожденных и о законных, но несчастных детях», — как это часто бывает в подобных случаях, способствовала домашняя прислуга, бросавшая иногда:

— Туда же — привередничает!

А вскоре «автор письма» встретился с «общественным мнением» в школе, где не одолевший его в драке и потому разозленный товарищ крикнул:

— Подкидыш!

Потом начались «странные» разговоры в доме об отправленной в Петербург «какой-то бумаге». Отец стал запираться в кабинете с адвокатами. Наконец, в гости пришла «очень нарядная дама», поцелуй которой со словами «Какой он большой!» необыкновенно взволновал мальчика. Вечером он слышал сквозь закрытые двери рыдания матери и ее слова:

— Не отдам!

От всех этих переживаний мальчик заболел, впал в бессознательное состояние. Когда он очнулся, у его постели сидела плачущая мать.

«И вот сам не знаю уже почему, но я вдруг вскочил и закричал:

— Мама, мама, скажи, твой я сын?

Я целовал ее руки и молил:

— Мама, твой я сын?

— Что ты? Что ты? — испуганно шептала она, бросаясь на колени, обнимая меня.

И мы, обнявшись, рыдали, целовали друг друга…

Я потом не задавал матери этого вопроса. Мне было страшно его задать. Эта детская, этот свет лампады, стоящая на коленях и целующая мои руки, словно прощенья в чем-то просящая мать, я с тех пор помню это, я никогда не забуду этого».

«Нарядная дама» с поцелуем и традиционным в таких случаях восклицанием «Какой он большой!» вполне могла быть Александрой Соколовой. Она была особой «с авантюркой», как пишет ее внучка, и, вполне возможно, пыталась шантажировать Дорошевичей и что-то на этом заработать. Может быть, и грозила через суд вернуть сына. И отсюда этот крик приемной матери из того же фельетонного письма:

— Не отдам!

И вот — о, счастье! — из Петербурга пришел документ, узаконивший пребывание «автора письма» в семье его приемных родителей. Все были счастливы в тот день. «Отец, мать меня обнимали, целовали. Прислуга плакала и целовала мне руки» (I, 181–185).

Но мы знаем, что Михаил Родионович и его жена в апреле 1876 года получили из Императорской Канцелярии прошений на Высочайшее имя отказ на просьбу об усыновлении. Осталось «без последствия с возвращением документов» и сделанное через месяц, 25 мая того же года, обращение к московскому генерал-губернатору об усыновлении «нашего приемыша, 11-летнего ребенка Власия, с дарованием ему нашего звания и фамилии»^[42]. И тем не менее Дорошевич носил фамилию своего приемного отца, получил от него отчество, в официальных документах указывал — «сын коллежского секретаря», т. е. чин, в котором закончил службу Михаил Родионович. Выходит, усыновление состоялось. Документы соответствующие не найдены, но есть возможность понять, с какими трудностями в этом деле столкнулась чета Дорошевичей.