Власов: восхождение на эшафот

На небольшом запасном аэродроме, чья посадочная полоса устремлялась в сторону старинного замка «Лихтенштайн», его и начальника штаба РОА, генерал-майора Федора Трухина, встретила машина коменданта города, которому позвонили из штаба генерала Кёстринга[73]. Минут двадцать они петляли по дороге, старательно огибающей холмы и скалы предгорья, пока наконец не оказались в небольшой, застроенной двухэтажными особняками, долине, посредине которой, на куполообразном холме, молитвенно тянулся к небесам не провинциально величественный храм.

Но как раз в тот момент, когда он полностью открылся взору Власова, машина резко ушла влево, и вскоре перед русскими генералами предстала высокая каменная ограда, которая так и просилась, чтобы ей придали форму крепостной стены.

– Что за этой оградой располагалось до войны? – поинтересовался Власов у немецкого лейтенанта, который сидел рядом с водителем. – Неужели обычная воинская часть – и все?

– До недавнего времени за оградой действительно располагался полк горных егерей, – как-то неохотно ответил офицер комендатуры, до сих пор сохранявший молчание. – Но здесь же находился и центр альпинистской и горнолыжной подготовки. Немало его выпускников сражалось потом у вас, в России, на Кавказе.

– Центр куда-то перевели?

– Закрыли, а полк сначала направили во Францию, в горную часть Лотарингии, а затем перебросили на «Атлантический вал». Говорят, егеря показали себя истинными храбрецами, вот только гибли они в основном под ударами авиации.

– Слава богу, что не на Восточном фронте, – вполголоса, и уже по-русски проговорил Трухин. – А то жители городка ненавидели бы нас.

– На особую любовь рассчитывать тоже не приходится, – заметил Власов. – А вот тем, что здесь наверняка кое-что осталось от центра подготовки, надо воспользоваться.

– Если только не демонтировали его классы и полигон.

– Полигон находится в двух километрах отсюда, в горах, – неожиданно объяснил лейтенант на довольно сносном русском, чем очень удивил генералов. – И пребывает он в неплохом состоянии. Отличные, скажу вам, места, в которых хорошо готовить солдат к действиям в горных условиях. Советовал бы создать там учебный центр вашей армии.

– Откуда у вас знание русского? – суховато спросил Власов. То, что до сих пор лейтенант скрывал свое знание языка, не делало ему в глазах командарма чести.

– Мой прадед был русским офицером, который почему-то остался в Германии еще во времена Наполеоновских войн.

– Очевидно, дезертировал, – кисловато ухмыльнулся Трухин.

– Исключено, – резко оглянулся лейтенант, которому еще, наверное, не исполнилось и двадцати пяти. – Он был дворянином и храбрейшим офицером, о чем свидетельствуют высокие награды. Кстати, происходил из княжеского рода Трубецких. Ранение, любовь, тяга к Европе – это да, допустимо. Но только не дезертирство!

– Прошу прощения, – смутился Трухин. – Признаю, что вопрос оказался некорректным.

– Но в вашем положении – вполне оправданным, – неожиданно процедил офицер, намекая на дезертирство самого Трухина. – Кстати, мое происхождение спасло меня от Восточного фронта; очевидно, в штабе решили, что против русских воевать я буду плохо. Правда, оно не спасло от фронта в Сербии, где я был довольно тяжело ранен.

– Так почему бы вам как русскому офицеру не вступить в Русскую Освободительную Армию? – полушутя спросил Власов. Однако офицер ответил вполне серьезно.

– Если вам понадобится начальник или заместитель начальника учебного центра, я согласен буду служить там, с условием, что вы станете ходатайствовать о повышении меня в чине. Но в армию вашу, господин командарм, я вступать не буду. Как в свое время отказался вступить в организацию царских и белогвардейских офицеров, хотя меня агитировали представители генерала Краснова. Мой дед, отец, братья – все служили и служат Германии. Как офицер, я присягал на верность фюреру – и это окончательно.

– Но и добровольцы Русской Освободительной Армии тоже принимают присягу на верность фюреру. Можете убедиться, – протянул ему листовку с текстом присяги Трухин – текст утвержден фельдмаршалом Кейтелем.

– Вот как? Любопытно. Я, верный сын своей Родины, – вслух, с трудом, постоянно запинаясь и коверкая слова, принялся читать потомок князей Трубецких, – добровольно вступаю в ряды Русской Освободительной Армии и торжественно клянусь, что честно буду бороться против большевизма, за благосостояние своего народа. В этой борьбе, которая ведется на стороне немцев и союзных армий против всеобщего врага, я торжественно обещаю Адольфу Гитлеру – вождю и главнокомандующему освободительных армий, быть верным и абсолютно покорным. Я готов в любое время пожертвовать своей жизнью[74]. Действительно любопытно… – угасшим каким-то голосом подтвердил лейтенант.

– Так что, убедились, князь Трубецкой?

– Теперь моя фамилия звучит несколько иначе – Трубецкофф. Но дело не в этом. Здесь говорится – «быть абсолютно покорным». Вас эти слова не смущают?

– В любой армии мира… – начал было оправдывать эту формулировку Трухин, однако князь резко прервал его: