Власов: восхождение на эшафот

– У меня существуют другие, более полезные занятия, господин генерал, – напомнил ему д’Алькен. – Власов давно не внушает доверия не только Верховному командованию вермахта, но и самому фюреру. Не говоря уже о Гиммлере и Геринге. Поэтому вопрос теперь стоит так: Власов должен быть смещен. Спокойно, самым порядочным образом, с подобающим достоинством… И ничего не поделаешь. Не он первый генерал, которому в ходе войны «посчастливилось» познавать горечь вынужденной отставки. К тому же Власов сам попросит ее, – загадочно улыбнулся д’Алькен. – Об этом позаботятся.

– Кого вы, в таком случае, представляете?

– Согласитесь, что отвечать на этот вопрос я не обязан. Не будем отрицать реалии, забывая, кто здесь кто.

– Для меня это важно, господин штандартенфюрер, – как можно вежливее произнес Жиленков, приложив руку к груди.

– Самые высшие эшелоны власти, генерал. Такой ответ вас устроит? Не мог же я начать разговор только потому, что мне не сидится за редакторским столом. Лучше вы бы спросили, почему он начат именно с вами.

22

Обмен мнениями русских генералов за чашкой кофе еще продолжался, когда на пороге появился полковник Сахаров и, спросив разрешения, доложил:

– Господин командующий, только что получена телеграмма из Берлина, от начальника вашей канцелярии полковника Кромиади. Он уверен, что наконец-то дано принципиальное согласие Гиммлера на встречу с вами.

Генералы удивленно переглянулись и поневоле перевели взгляды на потолок, представляя себе, что видят сквозь его казарменную серость божественную голубизну небес.

– Это известие получено от самого Гиммлера?

– Из его канцелярии, господин командующий. Но соизвольте заметить, – никак не мог отвыкнуть полковник от своего дворянско-старорежимного лексикона, – что исходит оно, естественно, от самого рейхсфюрера, поскольку названа дата. Поэтому не следует думать, что это очередная пропагандистская отговорка.

– В таком случае вы забыли назвать саму дату, полковник.

– Двадцатое июля[42], да-да, уже довольно скоро, двадцатого июля, – азартно потер руки Сахаров. – Возможно, тогда все и решится.

– Неужели даже в берлинских верхах наступило прозрение?! – басисто проворковал Трухин. – Пусть даже с опозданием на два года?

– Но это еще не Гитлер, – обронил Малышкин. – Увы, еще не Гитлер. И вообще, господа, неизвестно, соглашается ли Гиммлер на эту встречу с согласия фюрера.

– Позвольте передать полковнику Кромиади, что вы даете свое согласие на эту встречу, – щелкнул каблуками полнолицый стареющий Сахаров, выправке и гвардейской фигуре которого завидовали многие крестьянские сыны из офицерского корпуса армии Власова. В том числе и сам командарм, рослая, костляво-сутулая фигура которого никак не ассоциировалась с фигурой профессионального военного, кадрового офицера.

– Уже хотя бы потому, что этого требуют дипломатический этикет и интересы нашего общего дела, – согласился командующий.

– В неуважении к которому нас частенько упрекает старая русская эмиграция, – заметил Малышкин. – Во время моей поездки в Париж летом прошлого года мне это давали понять на каждом шагу.

– Очень скоро они сообразят, что каким-то непостижимым образом мы соединяем в себе скорбные лики пленников с воинственными ликами союзников, – поднялся Власов, показывая, что совещание закончено. Все знали, что командующий терпеть не мог полемик и диспутов, к которым, кстати, давно пристрастились здесь, в эмиграции, белогвардейские генералы.

С тех пор как в Дабендорфе, рядом со школой пропагандистских кадров, был развернут тренировочный лагерь, вновь образовавшийся таким образом центр всего Русского освободительного движения. Каких-нибудь тридцать километров, которые отделяли Дабендорф от Берлина, позволяли русским генералам не чувствовать себя здесь в провинции, а сосредоточие различных эмигрантских учреждений давало возможность превратить Дабендорфскую школу еще и в своеобразный штаб РОА.

Хотя теперь у Власова была своя двухэтажная вилла в более близком пригороде столицы – Далеме, большую часть времени он все же проводил здесь, среди своего воинства и генералитета, вместе с шеф-адъютантом – как именовал его командующий – Штрик-Штрикфельдтом. А рядом с этим капитаном генерал Власов всегда чувствовал себя увереннее, порой даже защищеннее. Самоотверженный полурусско-полунемецкий прибалтиец умудрялся выступать и в роли переводчика, особенно когда речь шла о переводе письменных текстов – газетных публикаций, приказов и официальных документов, а также в роли офицера связи между штабом и Русским комитетом власовского движения, с одной стороны, и штабом Верховного главнокомандования вермахта, Министерством пропаганды, «Остминистериумом» Розенберга, и штабом войск СС, то есть штабом Гиммлера, – с другой.