Власовцев в плен не брать

Она сидела рядом с Воронцовым, привалившись к его плечу, и радовалась, что они вместе. Вначале, в тепле кабины, разомлела, раскраснелась и, отвалившись на спинку сиденья и закрыв глаза, притворялась, что задремала, что голова её сама собой легла на его помятый погон, и жаркое, как огонь, плечо обожгло забытой тоской его затёкший бок. Шофёр покосился на них, шевельнул пепельно-седым усом. Нетрудно было догадаться, о чём подумал он. Когда машину подбрасывало на ухабах, Веретеницына ещё плотнее прижималась к нему, толкала тяжёлой грудью, шевелила пальцами. Видимо, и её рука затекла, но менять позу она не хотела. Надо было прекращать это безмолвное сражение, и он перехватил её сомлевшее тело, обнял, голова сама собой легла на её голову. Она успокоенно вздохнула и задышала ровнее. Похоже, теперь Веретеницына действительно спала. Воронцов тоже закрыл глаза, стараясь что-то вспомнить, совсем недавнее, дорогое, но в голове царил разноцветный хаос, какое-то беспокойство. Беспокоило и то, что предстояло, и то, что уже пережил в минувшие сутки наступления. Рота понесла большие потери. Но он снова остался жить. Его даже не задело. Он видел, как из окопов, где сидели эсэсовцы, в него стреляли, слышал, как пролетают пули, но ни одна из них не коснулась его тела. Зато все они, казалось, пронзили его душу, и теперь она, пробитая, изувеченная, не могла удержать ни одного светлого образа, ни одного воспоминания, которое бы помогло ему жить дальше, командовать людьми, поднимать их в бой и руководить этим боем. Через пробитые дыры с гулом сквозила темень, чернота, холодный туман рассредоточенного хаоса. На войне, как оказалось, труднее всего справиться именно с этим.

В кузове разговаривали солдаты.

– Вот и то, – послышался голос Макара Васильевича, – а вы что думали… Баба без мужика, да если на долгое время… Она ж, сукина мошка, в сатану превращается.

– Тут и бранить её нельзя. Организьм такой, – обречённо заступился за противоположный пол Басько.

– Ну да, – согласился Клыпин.

Воронцов, чтобы выпутаться из тёмного тумана захлестнувшей его тоски, стал слушать разговор солдат. Те тоже коротали время, как могли, и тоже разгоняли мрачные мысли. Все, кто не спал, слушали связиста.

– Нашу местность сперва на финскую погнали. Много народу уложили. Потом освободительный поход куда-то в эти края. Тут и меня в обмотки нарядили. Что ни война, мужиков в деревне всё меньше. Вернулся я, опять в «Заготзерно» электриком пошёл. Летом немец быстро двигался. Кого забрали, кого нет. Марфа Яковлевна ходит, посмеивается. Выпивала. Слухи-то о ней и раньше ходили. Так, мол, у ней, и так… Раз так напилась, а бабы и говорят: давайте, мол, девки, посмотрим, что у ней имеется. А уже некоторые похоронки получили, отплакались. Эх, грехи наши…

– Ну и что, дядя Макар? Посмотрели? – спросил кто-то из молодых.

– Посмотрели, – изменившимся голосом ответил Клыпин. – А теперь, ребята, и вы смотрите, да в оба. Кажись, приехали.

Машина начала притормаживать, загремела скатами и съехала на обочину.

Воронцов мгновенно очнулся и, роняя сонную слюну, выпрямил затёкшую спину.

– Глаша, проснись, – сказал он, как сказал бы другой, окажись она рядом.

Веретеницына всхлипнула, открыла глаза и с благодарностью посмотрела на него, стараясь хоть на мгновение задержать его взгляд.

Он выскочил на сырую обочину. Ноги затекли. Нет, со старшиной медицинской службы ездить рядом больше нельзя…

Взводы уже строились на дороге. Гремело и звякало оружие и снаряжение. Хриплые усталые голоса отдавали распоряжения.

Неужели всё начиналось сначала?

Глава одиннадцатая

В Прудках уже начали сенокос.

На Тихонов день с Озера пришёл монах Нил. Побродил по деревне и остановился возле бороницынского дома. Попросил напиться. Воды ему вынесла Зинаида. Губы Нила дрогнули в улыбке, когда он увидел её.

– Дети-то живы-здоровы? – спросил он Зинаиду.

– Всё слава богу, отец Нил, – ответила она монаху с той же затаённой улыбкой.

– Сколько раз я говорил вам, неразумным: не называйте меня отцом, – покачал головой Нил, принимая из рук Зинаиды кружку с водой. – Я не крещу, не исповедую. Я только молюсь.

– А вот бы и крестили наших детей, брат Нил. Народилось вон уже сколько, а все некрещёные. Улю-то вы окрестили. Одна только и крещёная.

– В комсомол пойдут, – лукаво увернулся Нил.

– Пускай идут. А вы их сперва окрестите.

– А где ж моя крестница? – вдруг спросил монах.

– С дедом в поле.

– В поле? – удивился Нил. – Это – в отца. Это у неё отцовское. Ну, теперь уже скоро, скоро битве конец. Сейчас в лесах его одолеют, а дальше уже пойдут, пойдут… – И монах махнул рукой за поле, на запад.

Зинаида внимательно слушала слова Нила, пытаясь понять их спрятанный от постороннего смысл.