Власть без славы

Причины такой перемены я узнал только через 12 лет, уже работая председателем Госкомпечати Российской Федерации. Один бывший работник общего отдела ЦК КПСС, пришедший в Комитет просить дотацию на издание сочиненной им книги, рассказал, что вопрос о «Расплате» был затронут на Политбюро, и Гришин предлагал освободить меня от работы. Но Черненко то ли не понял, в чем суть, то ли был умнее, чем его представляли, но он разворчался и сказал: вот-де только назначили, первый же пустяк в политику превратить хотите, с кадрами так нельзя, с кадрами надо работать. И хотя никто больше мне эту версию не подтвердил, уверен, что нечто подобное только и могло так резко и круто изменить настроение обиженного Гришина.

Столь подробно описываю этот случай потому, что он, на мой взгляд, точно характеризует условия, в которых зарождалась гласность. Каждый редактор газеты или журнала, руководитель радио или телекомпании 80-х годов может рассказать о десятках подобных случаев. Мы все были в курсе происходящего в разных редакциях, поддерживали и оберегали друг друга, зная, что если сегодня «Известия» подняли планку открытости и гласности вот до такой отметки, то завтра «Огонек» или «Московские новости» могут попытаться поднять ее еще выше, если «Аргументы и факты» публикуют, казалось бы, совершенно непроходной материал, то «Комсомолка» или те же «Известия» завтра поставят в полосу еще более острую статью. Это было и до Горбачева, и при Горбачеве: опубликованные за последние годы в различных книгах протоколы заседаний Политбюро свидетельствуют, что чуть ли не на каждом из них поднимался вопрос о «распоясавшихся» средствах массовой информации. И Горбачев нередко тоже давал волю своим обидам на прессу, которые потом, правда, очень умело и мудро амортизировал А. Н. Яковлев.

Поэтому, когда в наши дни слышишь плач молодых коллег-журналистов, что-де у них хотят отнять свободу слова, которую им подарили в 90-м году, это — вопли непонимания истинного положения дел. Никто гласности и свободы слова нам не дарил и дарить не собирался. Мы отвоевывали их по меньшей мере пять лет изо дня в день, из номера в номер, из передачи в передачу. В этой борьбе были успехи, были и отступления, были и контратаки со стороны цензуры, которую нельзя представлять только в облике Главного управления по охране государственных тайн в печати. Охранительные функции выполняла вся многоуровневая идеологическая система КПСС, охранительные, уточню, не для государственных тайн, а для режима. И в 1988, и в 1989, и даже в 1990 году средства массовой информации все еще находились «под колпаком» этой системы и порой были вынуждены откатываться назад, как это произошло, например, с серией выступлений против А. Д. Сахарова незадолго до его смерти. Но с каждым шагом гласности вперед мы чувствовали себя все увереннее и все больше учились сопротивляться любому внешнему нажиму.

Безусловно, власть и тогда искала любую возможность ограничить гласность, как она ищет эту возможность и сегодня. Но на то она и власть. У нее всегда свои законы, свои представления о характере и полноте диалога с обществом, и просто так она своих позиций не сдает. К этому надо быть готовым каждому, кто выбрал себе журналистскую судьбу.

Тогда, в 1984 году, история с «Расплатой» многому научила редакцию «Известий». Мы приняли своими правилами несколько жестких требований. Во-первых, каждый публикуемый факт должен быть неопровержимо засвидетельствован. Не обязательно все эти свидетельства публиковать, но корреспонденту следует иметь их. Во-вторых, если автор прав, если он не погрешил против истины, редакция встает на его защиту при любом развитии ситуации. В-третьих, вынеся на газетную полосу какую-либо проблему, возвращаться к ней столько раз, сколько потребуется, чтобы ее решить. Были еще и в-четвертых, в-пятых, в-шестых…

Все эти правила очень скоро доказали свою важность.