Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Эти предсказания оправдались. На руководителей земских съездов и вообще на земскую среду Витте больше ставки не ставил. Земский съезд показал, что от общественности ему ждать больше нечего, и он повернул резко направо. Съезд ему выбора не оставил. Витте должен был или идти с революцией, или опереться не на либеральное общество, которое его поддерживать не хотело, а на «реакцию». Он так и сделал. Он передал фактическую власть П. Н. Дурново. Но, как бы прощаясь с красивой мечтой, Витте послал И. И. Петрункевичу неожиданную для всех телеграмму. Она начиналась с того, что постановления съезда были бы иные, если бы съезд знал, что произошло в Севастополе (там был военный бунт)[809]. Тогда, по его словам, съезд понял бы необходимость поддержать власть в борьбе с революцией. Телеграмма кончалась словами: «Обращаюсь к Вам потому, что верю в Ваш патриотизм»[810]. Витте едва ли был прав. Севастопольский бунт ничего бы не переменил. Съезд по-прежнему стал бы уверять, что единственный выход покончить с этой анархией — это с ней не бороться. Севастопольский бунт его только бы укрепил на этой позиции. Но телеграмма Витте произвела впечатление. Помню разговоры о ней на частных совещаниях; на одном из них я случайно присутствовал. Одни увидели в телеграмме новое доказательство слабости власти, которую было необходимо против нее тотчас же использовать. Другие устыдились своей предвзятости и хотели возобновить переговоры с правительством. Большинство членов Бюро стало склоняться к мысли, что неполитично такую телеграмму оставить без ответа. Они инстинктивно почувствовали, что съезд зашел слишком далеко, и предлагали послать депутацию к Витте, чтобы на словах исправить то, что было слишком резко в принятых резолюциях. Милюков возражал. О телеграмме все знали. По газетной нескромности она была напечатана. Но о ней не говорили на съезде. Она была частной перепиской Витте с Петрункевичем. Милюков тактике молчания не последовал. Предложение Бюро о посылке депутации к Витте он публично объяснил «слухами о сношениях графа Витте с некоторыми членами съезда. Если бы, — говорил он, — Витте хотел снестись со съездом, то он бы прямо обратился к нему»[811]. Петрункевич должен был объяснить происхождение телеграммы, чтобы снять с себя подозрение в частных сношениях с Витте. Он признался, что получил телеграмму, «хотя в частных сношениях с Витте не был… Я уже обратился к графу Витте, — докладывал он, — с просьбой разрешить вопрос: частная ли это телеграмма ко мне или обращение к съезду?»[812] Вот чем съезд занимался тогда, когда определялась судьба конституционной России.

В одном был прав Милюков. Новая депутация была, конечно, излишняя. Снявши голову, по волосам плакать нечего. Никакие словесные ухищрения не могли изменить несомненного факта, что Земский съезд не хотел быть опорой новой власти, а продолжал быть для нее прежним врагом. Если бы депутация прибегла к смягчению своих резолюций, она бы уважение ни к себе, ни к съезду не увеличила. Скрывать правду было нельзя; Витте в Земском съезде не нашел той либеральной среды, которая могла бы поддержать его против революции и против реакции. В схватке между исторической властью и революцией съезд, в котором ошибочно видели тогда общее настроение земства, предпочел стоять в стороне. Без радости и энтузиазма, с горечью против самодовольной и слепой либеральной общественности Витте уступил Дурново. Разочарование в либерализме отразилось на дальнейшем его поведении. Следы этого разочарования будут неизгладимы в декабрьских, февральских и апрельских совещаниях по выработке конституционного строя и избирательного закона 11 декабря [1905 года][813].

Но депутация к Витте все же поехала; она состояла из Петрункевича, Муромцева и снова Кокошкина[814]. От них было приложено письмо к резолюциям съезда. Письмо было искусно составлено. Авторы заявляли, что съезд не ищет ничего для себя, но не может уступить ничего из выставленных им условий поддержки, иначе он потерял бы авторитет среди общества. Упомянув о том, что реакционные партии стали посылать депутации и к государю, и к Витте, съезд предостерегал от доверия к ним, от вовлечения ими монарха в партийную борьбу. Монарх, как национальный представитель страны, может иметь дело только со всем народом, голос которого выявляется в представительстве, по четыреххвостке[815]. Как литературный памятник письмо было прекрасно. Но ни эта литература, ни ссылка на широкое общество, на четыреххвостку, как истинную выразительницу воли народа, Витте не убеждали. С депутацией он не разговаривал; он вручил ей холодный ответ. Касаясь условий, поставленных съездом, он внушительно отвечал, что «правительство озабочено только тем, чтобы общественность отдавала себе отчет в тех последствиях, к которым приводит ее нежелание содействовать власти в осуществлении начал Манифеста и охраны порядка»[816].