Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Так окончился Земский съезд и вместе с тем политическая роль русского земства. Съезд нанес земству удар, от которого оно уже не оправилось. Блестящий, красноречивый, прославленный прессою съезд был настоящей политической катастрофой. Он показал весь свой талант, поскольку речь заходила об обличении власти или нашей старой политики. Но он не имел понятия о том, что ему надлежало делать, чтобы своей победой над самодержавием воспользоваться в интересах России, а не во славу одной революции. Никакое красноречие этого скрыть не могло. Съезд войну продолжал и подсказывал правительству Витте рецепты, которые могли только войну разжигать. Увлекаясь сам своим блеском, съезд забыл, что за ним стоит совершенно иное русское серое земство, а под ним — еще терпеливый, но недовольный и никому не доверяющий русский народ.

Политическое крушение земства особенных сожалений не вызвало. Для элементов более левых, демократической интеллигенции, земство вообще было «цензовым элементом». Оно было воинской частью, которая была уже использована для победы и которую теперь можно было убрать, чтобы она не мешала. Они не понимали тогда, что поняли только в 1917 году, т. е. слишком поздно, что и монарх, и земский авторитет были России одинаково нужны, чтобы в момент переустройства России предохранить ее от обвала. Ф. Ф. Кокошкин, торжествуя, рассказывал, что земство и не должно играть «политической» роли. Его роль окончена. На сцену должны выступить «партии». От них зависело будущее.

Глава XIX. Образование политических партий в России

«Представительный строй» немыслим без существования партий. Без них выборы — игра каприза и случая. В приветственной речи на завтраке, данном русским парламентариям в 1908 году[817], Асквит сказал: «Партии — не лучший и не худший способ управлять страной: это — единственный (the only one)». Он был прав; только там, где стали отрицать свободный представительный строй, как в Советской России, Италии, Германии, появилась модная теория о единой, но зато привилегированной партии.

Это создало для нас «ложный круг». Конституция была, а политических партий не существовало. Началось форсированное их сочинительство. Каждую неделю появлялись новые партии, которые публику «зазывали». В одну зиму было выпущено несколько сборников партийных программ. Кто их помнит теперь? Как это ни парадоксально, конституция пришла слишком рано: страна и даже само интеллигентское общество готовы к ней не были.

Фабричное производство партий показывало, какая была в них потребность. Но партии не сочиняются, а создаются в процессе работы. Везде, где у нас была общественная работа, возникали и партии: в земствах, городах, университетах. Не было лишь политических партий, так как до 1905 года не допускалось «политической» деятельности. До 1905 года существовала подпольная революционная деятельность, и потому в подполье были революционные партии, направленные на низвержение существовавшего строя.

Нельзя отрицать их права на существование и деятельность, но не эти партии были нужны, чтобы конституционная монархия могла правильно функционировать.

В момент объявления конституции была одна партия, которая давно добивалась «конституционной монархии»; это — «Кадетская». Ей пришлось сыграть в русской жизни роль исключительную. На нее пала задача, которую именно она должна была бы исполнить. От ее поведения зависел успех конституции.

Вспоминая об этой партии, я чувствую деликатность своего положения. В указаниях на слабые стороны своей собственной партии принято видеть неблагодарность и даже предательство. Во время партийной борьбы это понятно. Свою партию нельзя осуждать; в этом состоят партийная дисциплина и обязательная «условная ложь».

Но партии более нет. Милюков имеет право именовать меня «бывшим кадетом» только потому, что он и сам «бывший» кадет. Если он еще недавно подписал приветствие «Современным запискам» от имени Партии «народной свободы» (а не ее «демократической группы»), то это типографская опечатка; иначе это было бы претенциозным: L’Etat ce’st moi[818]! Существование партии кончилось, когда в Париже она раскололась[819]. Она теперь только история. И я могу говорить о ней с доступным мне беспристрастием, но и с полной свободой.

Я на это имею тем большее право, что и раньше часто с ней расходился. «Для членов партии не было секретом, — свидетельствует тот же Милюков в № 41 „Современных записок“, — что В. А. Маклаков всегда был в партии при особом мнении» (стр. 349)[820]. Почему же от меня сейчас можно требовать, чтобы я об этом молчал?