Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Конечно, у нас бывали неудачи. Но их было немного. Они бывали только в подобранной, уже распропагандированной среде. Там нам просто говорить не давали. Кизеветтер припоминает в своей книге один такой митинг, где мы с ним оба оказались бессильны и где положение своей демагогической напористостью спас М. Л. Мандельштам[871]. После этого митинга многие приходили ко мне выражать негодование против тех, кто нам говорить не давал. Иногда агитаторы приходили и к нам делать шум, производить беспорядки, словом, стараться сорвать заседание. Это был символ. Большего сделать они не могли ни на избирательных митингах, ни во всей России. Революционеры и реакционеры были маленькой кучкой, которая могла только пугать малодушных. Обывательская же среда верила нам. Своей верой в мирный исход мы ее успокаивали и ей внушали доверие. Это сказывалось иногда совсем неожиданно. Помню такой эпизод. Я однажды ошибся этажом (в школе на Домниковской улице) и попал на чужой левый митинг. Ничего не подозревая, я уселся за председательский стол. Социал-демократический председатель обошелся со мной по-джентльменски (вероятно, в уплату за такое же наше к ним отношение). Когда я понял ошибку, он все-таки предоставил мне слово; несмотря на то что собрание было не наше, я благополучно довел свою речь до конца и имел тот успех, который не полагалось бы иметь на левом собрании. Обывательская масса, которая была на этом собрании, отозвалась на мою точку зрения. В этом здоровом, успокаивающем влиянии на широкие массы была кадетская заслуга и сила. Мы сделали понятие «конституции» популярным. Население поверило нам, нашим путям и нашей серьезности. Характерное явление. Присутствие в нашей среде бывших представителей власти, богатых и знатных людей, с историческими фамилиями, как кн[язь] Долгорукий, в глазах обывателей оказывалось для нас хорошей рекламой. Они были гарантиями, что все произойдет мирно и по-хорошему. Обыватель ценил и любил этих спокойных, видных, богатых людей, которые очевидно его на революцию не позовут; как это было далеко от того позднейшего настроения, когда стали требовать «пролетарского происхождения» и «тюремного ценза»! Наша партия казалась «министериабельной» и естественно предназначалась быть во главе тогдашнего Прогрессивного блока, который медленно и осторожно сумел бы добиться уступок от власти и закрепить торжество конституции. Именно этого широкие массы ждали от нас, нас одних они на это считали способными.

Конец 1905 года усилил эти наши позиции. Обывательская масса революции не хотела, но тот торжественный гимн ей, который неумолчно с левой стороны раздавался, мог внести смуту в умы. Но в декабре все получили предметный урок. Все увидали, что революция сопряжена с жертвами, которые лягут на всех, что она не военная прогулка, не праздник; все увидали, во-вторых, что агонизирующее правительство оказалось достаточно сильно, чтобы с революцией справиться. Явилась опасность, что реакция увлечет обывателей дальше, чем нужно, и что самая идея «конституции» в этом разочаровании может погибнуть.

Это новое положение партии мало отразилось на январском съезде. Партия не хотела понять, в чем ее сила и долг. Ее лидеры хотели представлять не «the man in the street»[872], не «обывателя» (этим словом бранились), а только «сознательных граждан»[873]. Для них сочинялись те пустопорожние резолюции о запрещении в Думе «органической работы», в которых наши лидеры видели нашу кадетскую линию. Мы как будто нарочно делали все, чтобы потерять обывателя, уступить свое место у него «октябристам» и «правовому порядку» и остаться в Думе простой «оппозицией», представляющей интеллигентское меньшинство.

Но этого не случилось. Обыватель нам все-таки по-прежнему верил. Все хитросплетения, которыми мы утешали себя и своих, до него не дошли. Он на Кадетскую партию смотрел по-своему, как на единственную партию, которая не только хотела блага народа, но и могла добиться его мирным, а не революционным путем. И когда тотчас после съезда началась избирательная кампания, она оказалась простым продолжением разъяснения Манифеста [17 октября 1905 года]; и надо сказать, что в ней наши противники нам помогли.