Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Это было явлением настолько значительным, что многих сочувствующих нам людей растревожило. Я в этот день встретил на улице проф[ессора] Л. М. Лопатина, философа, немного не от мира сего, но передового и просвещенного человека, в котором «кадетоедства» заподозрить было нельзя. Когда он услыхал от меня про результаты подсчета, он пришел в ужас: «Ну, это значит революция». Он объяснил, что было бы ненормально и очень печально, если бы кадетов в Думе не было; но если они большинство, то они по необходимости будут добиваться и власти, а с их взглядами это неминуемое торжество революции. Можно было не быть таким фаталистом. Но одно было бесспорно: ближайшая будущность русской конституции зависела опять от кадетского поведения. Они, которые так неудачно повели себя в ноябре, тогда укрепили реакцию, возвращались теперь победителями и представителями всего населения. В январе они сами обрекали себя на роль оппозиции, предоставляя победу октябристам и Партии правового порядка. Но обыватель за них постоял и вручил им судьбу конституции. Это клало на них обязательство. И партийный съезд их, назначенный на конец апреля, за несколько дней до созыва Государственной думы, оказывался съездом подлинных победителей, определяющим моментом нашей политической жизни[874].

Глава XXII. Легенда о кадетском противодействии займу

Прежде чем перейти к этому съезду, я делаю отступление и расскажу о так называемом «кадетском противодействии» займу 1906 года[875]. Если об этом эпизоде нужно рассказывать, то хронологически это возможно только теперь. И есть причины, которые обязывают меня о нем рассказать.

В свое время обличений было достаточно, но обличители точно не знали, что произошло. Это доказывает и книга гр[афа] В. Н. Коковцова[876]. Как всегда правдивый и точный, он написал, что в 1906 году в Париже многие ему говорили, что против займа русскими ведется кампания, что Клемансо признал, что с некоторыми из этих русских он лично беседовал, что Фальер, президент республики, ему рассказал, что у него были двое русских и протестовали против заключения займа. Никто тогда имен не называл. Только позже, по словам гр[афа] Коковцова, «всем стало известно», что к Фальеру приходили кн[язь] Долгорукий и гр[аф] Нессельроде. Однако когда уже в 1919 году Коковцов, встретив Нессельроде в Париже, пытался узнать от него, в чем заключалась тогдашняя кампания против займа, Нессельроде предпочел не рассказывать (Гр[аф] Коковцов. Т. I. Стр. 156)[877].

Так гр[аф] Коковцов ограничился передачею слухов, действительно в то время ходивших; но он сам добавил, что в Думе в ответ на его обвинения «со скамей оппозиции неизменно раздавалось одно заявление: опять министр финансов рассказывает басни, которых никогда не было»[878]. Поэтому версия гр[афа] Коковцова ничего не утверждает и весь эпизод с займом, в продолжение 30 лет остававшийся тайной, мог ей остаться.

Но в последнее время эту легенду старался воскресить П. Н. Милюков[879]. В ряде статей он уже от себя подтверждал, будто П. Д. Долгорукий и я в Париже «срывали заем»; будто Ц[ентральный] комитет партии за это меня с Долгоруким «своевременно дезавуировал»[880]. Милюков мог знать, о чем другие не знали, и ему на слово могут поверить. Могут поэтому счесть доказанным, что мы с Долгоруким действительно «вели кампанию» против займа, ходили к Фальеру, были осуждены за это Комитетом партии и после этого, однако, в нем не постеснялись остаться.

Этого нового и определенного обвинения я молчанием пройти не могу, хотя бы ради памяти покойного П. Д. Долгорукого.

Сведения П. Милюкова ошибочны и, очевидно, недавнего происхождения. На это последнее есть и неопровержимые доказательства.

Во-первых, в сборнике «Право» можно прочесть отчет об апрельском Кадетском съезде 1906 года. В разгар обличений о займе председателем съезда предложен был П. Д. Долгорукий. Н. И. Кареев от имени Городского комитета мотивировал это такими словами: «За последнее время это уважаемое имя трепалось, делались попытки облить его потоками грязи; мы все очень рады возможности протестовать против этого. Мы должны заявить, что нашим председателем должен быть кн[язь] Долгорукий»[881]. «Потоками грязи» и были инсинуации правых газет о том, что Долгорукий «противодействовал займу». Предложение было принято при общих аплодисментах. Это понятный жест, если Долгорукий был молвой оклеветан. Но как можно было бы объяснить такую публичную ложь, если бы действительно было все то, что Милюков утверждал, т. е. если бы Долгорукий не только сделал то, за что его поносили, но если бы за это он был даже формально осужден своим комитетом?