Во избежание этого [опасностей, создаваемых возможным преемником Александра] он задумал четыре меры предосторожности: во-первых, истребить разоренных им правителей вместе с семействами, чтобы не дать новому папе повода выступить в их защиту; во-вторых, расположить к себе римских нобилей, чтобы с их помощью держать в узде будущего преемника Александра; в-третьих, иметь в Коллегии кардиналов как можно больше своих людей; в-четвертых, успеть до смерти папы Александра расширить свои владения настолько, чтобы самостоятельно выдержать первый натиск извне. Когда Александр умер, у герцога было исполнено три части замысла, а четвертая была близка к исполнению. Из разоренных им правителей он умертвил всех, до кого мог добраться, и лишь немногим удалось спастись… (Макиавелли. Государь. Гл. VII).
Второй, третий и четвертый из этих методов могли бы применяться в любую эпоху, однако первый метод в период устойчивого правления шокировал бы общественное мнение. Британский премьер-министр не может надеяться укрепить свою позицию, убив лидера оппозиции. Но там, где власть является голой, такие моральные ограничения снимаются.
Власть является голой, когда ее подданные уважают ее исключительно потому, что это власть, а не по какой-то другой причине. Так, определенная форма власти, являвшаяся традиционной, становится голой, как только традиция перестает признаваться подданными. Отсюда следует, что периоды свободомыслия и яростной критики обычно превращаются в периоды голой власти. Так было и в Греции, и в Италии эпохи Возрождения. Теория, подходящая для голой власти, была сформулирована Платоном в первой книге «Государства» от лица Фрасимаха, которого утомляют изящные попытки Сократа найти этическое определение справедливости. Фрасимах заявляет:
Справедливость, утверждаю я, это то, что пригодно сильнейшему… Устанавливает же законы всякая власть в свою пользу: демократия – демократические законы, тирания – тиранические, так же и в остальных случаях. Установив законы, объявляют их справедливыми для подвластных – это и есть как раз то, что полезно властям, а преступающего их карают как нарушителя законов и справедливости. Так вот я и говорю, почтеннейший Сократ: во всех государствах справедливостью считается одно и то же, а именно то, что пригодно существующей власти. А ведь она – сила, вот и выходит, если кто правильно рассуждает, что справедливость – везде одно и то же: то, что пригодно для сильнейшего.
Везде, где в целом принят такой взгляд, правители перестают подчиняться моральным ограничениям, поскольку то, что они делают, чтобы удержать власть, если и кажется шокирующим, то лишь тем, кто прямо от них страдает. Бунтовщиков также сдерживает лишь страх поражения; если они могут добиться успеха безжалостными мерами, им не нужно бояться того, что из-за такой безжалостности они потеряют популярность.