Власть. Новый социальный анализ

Очевидно то, что согласие способствует сотрудничеству. В гражданской войне в Испании было сложно достичь сотрудничества между анархистами, коммунистами и баскскими националистами, хотя они в равной мере желали поражения Франко. Точно так же, хотя и в меньшей мере, сотрудничество было затруднено между карлистами и современными фашистами. Необходимо согласие в непосредственных целях, а также определенная родственность темпераментов; если эти факторы присутствуют, даже значительные различия во мнениях могут оказаться безобидными. Сэр Уильям Напье, историк Пиренейской войны, восхищался Наполеоном и не любил Веллингтона; его книга показывает, что он считал поражение Наполеона достойным сожаления. Однако его классовое чувство и чувство воинского долга перевешивали такие чисто интеллектуальные убеждения, а потому он сражался с французами столь же яростно, как если бы был истым тори. Точно так же современные британские тори, если бы понадобилось, стали бы сражаться с Гитлером не менее ожесточенно, чем если бы они им не восхищались вовсе.

Единообразие, необходимое для того, чтобы дать силу нации, религии или партии, – это единообразие практики, зависящее от чувства и привычки. Там, где оно присутствует, интеллектуальные убеждения можно не замечать. Оно действительно имеется в современной Великобритании, но его не было до 1745 года. Его не было во Франции в 1792 году и в России во время империалистической войны и последующей гражданской. Его нет в Испании в наши дни. Правительству несложно допускать свободомыслие, когда оно может полагаться на лояльность в действии; но, если такой возможности у него нет, проблема становится сложнее. Очевидно, что свобода пропаганды невозможна во время гражданской войны; а когда возникает ее неминуемая опасность, аргумент в пользу ограничения пропаганды если и менее убедителен, то лишь в незначительной мере. То есть в опасных ситуациях есть все причины навязать единообразие.

Рассмотрим теперь второй трюизм, а именно то, что выгодно иметь верования, которые согласуются с фактами. Если говорить о прямых выгодах, это относится лишь к ограниченному числу верований: во-первых, к техническим вопросам, таким как свойства взрывчатки или отравляющих газов; во-вторых, вопросам, связанным с относительными силами противоборствующих сторон. Но даже и в этих вопросах только люди, принимающие политические решения и разрабатывающие военные операции, нуждаются в правильных взглядах: желательно, чтобы население в целом было уверено в победе, а потому оно должно, например, недооценивать опасности воздушной атаки. Только правительство, военные чины и технические специалисты нуждаются в знании фактов; среди всех остальных слепая уверенность и слепая покорность – вот наиболее востребованные качества.

Если бы человеческие дела просчитывались так же, как шахматы, а политики и генералы были бы столь же умны, как и хорошие шахматисты, в этом взгляде могла бы быть доля истины. Преимущества успешной войны сомнительны, однако убытки безуспешной вполне достоверны. Если, следовательно, у руля государства стояли бы сверхлюди, способные предвидеть, кто победит, войн бы не было. Но войны все же случаются, и в каждой войне правительство по меньшей мере одной стороны, если не обеих, неверно рассчитало свои шансы. Причин этому несколько: гордость и надменность, невежество, заразительное возбуждение. Когда население удерживается в невежественной уверенности, такая уверенность и воинственность могут легко перекинуться на правителей, которые вряд ли могут приписывать то же значение неприятным фактам, известным им, но при этом скрываемым, что и приятным, о которых трубят все газеты и которые обсуждаются повсюду. Истерия и мания величия заразительны, и у правительств нет от них иммунитета.

Когда приходит война, политика сокрытия фактов может оказать воздействие, прямо противоположное задуманному. По крайней мере некоторые из неприятных фактов, которые держались в темноте, скорее всего станут очевидными, и чем дольше людей заставляли жить в рае для глупцов, тем больше они ужаснутся и расстроятся при виде реальности. Революция или внезапный крах в таких обстоятельствах намного более вероятны, чем в тех, когда свободная дискуссия подготовила общественное сознание к болезненным событиям.