Власть нулей. Том 2

Жизнь Первого по вторичному третьей части региона не остановилась с болезнью его руководителя. Подписанные бумаги полетели и во Второе подразделение по первичному контролю к Фоме Фомичу, и в Третье ведомство пятого отделения десятого созыва к Сил Силычу, и в Четвёртую часть полуторного подотдела седьмого сектора к Авдей Авдеичу, и так далее, и так далее. Там и сям поначалу стали недоумевать, чего это Сазан Сазаныч решил так быстро выделить асфальт этому несносному Самосадову, хотя недавно предполагалось, что этой осенью будут класть асфальт в каком-то Серобурске, который ждёт его ещё с далёких застойных годов. Но приказы начальства не обсуждаются – мало ли что, – поэтому закипела работа. Запорхали наманикюренные пальчики над клавиатурой, застрекотали принтеры, застучали печати, заскрипели золотые перья по бумаге, словно фигурист, исполняющий сложный рисунок на льду. Документация по асфальтированию Мирового проспекта стала расти, как на дрожжах, и вскоре уже с трудом умещалась в трёх распухших папках-скоросшивателях.

В начале осени неожиданно погиб Серёга Бубликов. Он к тому времени ушёл из семьи к какой-то райцентровской бабе, которая до него встречалась с известным бандитом Кошмариком. Неизвестно, что у них там произошло, а только нашли Серёгу пьяным до бесчувствия в её квартире с окровавленным ножом в руке, а рядом лежал труп этого самого Кошмарика. Декорация такая, что они не поделили общую пассию. Бубликов после ареста понял, что братва на зоне не простит убийство заметной фигуры преступного мира, опустят по полной программе, и сам свёл счёты с жизнью – повесился в камере. А может, и повесили. Его жена Саша после этого через день тоже умерла. Их дети, дочь-первоклассница и пятилетний сын остались одни.

В семье Серёга был классическим деспотом с «полным джентльменским набором». Жена, по его мнению, должна всё время оставаться жизнерадостной и здоровой. Само понятие «больная жена» он воспринимал как то, чего быть не может по определению и не должно быть. Жена его оказалась очень стойкой, никогда ни на что не жаловалась, не перекладывала семейные заботы на мужа, но рассказывали, что однажды она в числе других попала под обстрел, когда муж служил где-то на юге. После этого у неё случился очень тяжёлый выкидыш. С тех пор она стала пугливой и нервной, а он от этого очень раздражался и не желал признавать обоснованности её страданий. Его чувства к ней навсегда окрасились чем-то негативным. Что бы она ни делала, как бы ни поступала, это лишь усиливало его негатив и подтверждало право на ненависть.

Иногда он её поколачивал. Ему казалось, что она неприспособленна к семейной жизни. С ним. Не справляется с ролью жены. Опять-таки его жены. Жены такого умного и сильного, справедливого и правильного человека. Когда он стал работать на Авторитета, у него появились деньги и желание доказать свою состоятельность как можно большему числу людей. Первым делом он завёл себе любовницу. Не то, чтобы влюбился, а просто захотелось иметь этот непременный атрибут настоящего крутого малого, которого он изо всех сил старался изображать. Те, кто её видели, говорили, что у неё нет ничего, кроме хорошенькой фигурки и ужимок избалованной леди. Но эта совершенно другая женщина требовала уважительного к себе отношения и ухаживаний. К ней нельзя было предъявить требования, как к жене. Поэтому своё неудовольствие от этого Серёга скрывал от своей леди, зато вымещал на той, которая его больше всего раздражала. На жене. Иногда так свирепел, что соседи по лестничной площадке ему замечание делали, мол, нельзя же так: стены-то в доме фанерные. Как-то жутко слышать, когда за стеной кого-то бьют, как боксёрскую грушу. Ни какими-то бытовыми оплеухами, какими часто изъясняются мужья и жёны в одичавшем обществе, а по-мужски, по всем правилам ведения рукопашного боя с противником. Эта «груша» стоически молчит, но все-то знают, что она – живой человек, женщина, жена и мать его детей. Иногда по два-три часа были слышны только одни удары с тошнотворным звуком, когда чем-то твёрдым бьют по мягкому и беззащитному, и сопение. Иногда он что-то ей кричал, как кричит американский сержант на солдат, отрывисто и резко, налегая на рычащие согласные звуки:

– Ну чего молчишь, сука? Ничего, сейчас оценишь, – и на смену ударам раздавались какие-то щелчки и хруст, как будто человеку выкручивают суставы.

– Серёжа, что ты творишь? – колотили в дверь соседи. – Тут же не лубянские застенки и не гестапо! Почему мы должны всё это слушать?

Бубликов выходил к ним совершенно нормальный и улыбающийся, отчего многие не могли поверить, что он кого-то бьёт, и спрашивал миролюбивым голосом:

– Что случилось-то?

– Где твоя жена? Чего ты с ней вытворяешь?

– Саня, а Саня, – звал он нежно, – где ты? Ау.

Сашка лежала на полу с вывернутой ногой, прикрытая каким-то покрывалом. Она только всхлипывала и еле слышно объяснила:

– Это… это я… упала.

– Да не обращайте внимания, – успокаивал непрошенных гостей Серёга и было видно, как сильно у него попеременно сжимаются желваки. – Она просто пьяная.