Власть оружия

  - Живым надо хоть одного взять, Востряк, - озабоченно вставил Самоха. - Если не схватишь хоть кого-то, все пропало. Концы придется искать заново.

  - Возьмем живого! - уверенно пообещал пушкарский дознаватель. - Они ж не ждут, что мы их подстерегаем. Теплыми возьмем!

  - Ну, гляди... А то знаю я тебя, ты чуть что - бить. Поимей в виду, если зашибешь вора при поимке, отправлю навечно наверх, в карательную колонну, - тут Самоха заговорил жестче, такой суровый тон не вязался с добродушным видом толстяка. - В самый головной дозор велю тебя ставить, чтобы там ума прибавили. Не шучу, заметь!

  Птаха погрустнел, но все так же уверенно пообещал:

  - Возьму теплым.

  - Да-да, - вставил Харитон, - тут надо без промашки. Постарайся, Востряк.

  Самоха обернулся к Игнашу:

  - А ты, Ржавый, что скажешь? Прав Птаха, или как?

  - Так вроде все сходится, - Мажуга развел руками. При этом краем глаза заметил, что дознаватель внимательно глядит на него. - Ежели захватит Птаха грабителей, ежели выколотит из них все... ну, насчет того, где покражу прячут, кто навел, да кто краденое у них покупает, ну и все такое прочее - тогда я без надобности. Мне чужого не надо, ты ж знаешь! Ну а я и мешать не буду, даже не сунусь, потому что...

  При этих словах Птаха перевел дух, Мажуга это для себя отметил, и закончил:

  - Потому что дела тут ваши, цеховые, тайные, мне и знать всего не полагается. Чем меньше буду знать, тем меньше у вас ко мне вопросов лишних. Пойду теперь в город, погляжу, как Харьков изменился, ну а после загляну, узнаю, чем обернулось. Если нет во мне нужды, так что ж, тогда восвояси стану собираться. Скажи, Птаха, как мыслишь, сколько ждать придется? Ну, покуда покрадчики возвернутся?

  - А к вечеру в засаду стану. Раньше их не жди! - Востряк заговорил весело, уверенно. У него от души отлегло, когда понял, что Ржавый соваться не собирается. - Пока у нас работа, кто-то может и в схрон наведаться, воры лезть побоятся. Ну а как наши цеховые смену закончат, тогда здесь все стихнет, тут-то они и объявятся.

  - А, ну, стало быть, времени у меня полно. Нынче ж утро? Никак не привыкну к городским порядкам, вечно лампочки светят, солнца не видать. Так я в город?

  - Да-да, ступай, ступай, Игнаш, я распоряжусь, чтоб тебя пропускали в Управу, когда снова зайдешь, - рассеянно кивнул Самоха. - Скажу охране.

  Игнаш поднялся наверх с пушкарями. По дороге Востряк толковал, что не будет никого лишнего к делу привлекать, потому что вопрос тут секретный, тайный. Обещал, что управится сам, да вот еще толстого парня возьмет, который вход в склады стережет. Ржавого проводили к выходу из Управы, Самоха велел караульным, чтобы Мажугу запомнили и впредь допускали без задержек. Харитон вышел из здания вместе с Игнашом - сказал, что в город идет по делам. Они прошли немного вместе по улице, оба помалкивали. Вдоль улицы дул ветерок, нес невесомую пыль, а вокруг шумел город - сновали харьковчане, торговались в лавках, обменивались приветствиями, болтали, из ярко освещенных окон кнайпы доносились визгливые звуки скрипки. Здесь, неподалеку от Управы, чаше попадались пушкари в черных безрукавках. Мажуга то и дело замечал, что на него поглядывают встречные - красная куртка, выцветшая кепка и рыжая шевелюра выделялись ярким пятном на серой улице, сразу привлекали внимание.

  Потом Харитон свернул к спуску - у него были какие-то заботы уровнем ниже, так объяснил. С тем и распрощались.

  Мажуга прошел по улице чуть дальше и тоже свернул вниз - захотелось побродить по знакомым местам. Он испытывал странное чувство, ему было приятно вспоминать старое славное время, ненадолго окунуться в привычную суету, и при этом он боялся воспоминаний, не хотел будить ощущение утраты, горечь от невозможности возвратить потерянное - то самое ощущение, которое погнало его прочь из Харькова. По дороге Игнаш несколько раз видел стайки мальцов в лохмотьях, но тех, прежних, которые работали вместе с торговкой слизневиками, он больше не приметил. Потом свернул в переулок, там было темнее, и ветер ощущался слабей. Если улица, ведущая к пушкарской Управе, кишела народом, то здесь было куда тише и прохожих мало. Да и те, что встретились, шагали быстро, спешили скорей добраться по своим делам. Мажуга еще раз свернул и оказался в полутемной галерее, которую и переулком-то не назовешь. Свет едва сочился сквозь щели между ставнями в окнах вторых этажей, а первые были вовсе темными, с заложенными кирпичом оконными проемами. Перекрытия тонули во мраке, если там и имелись когда-то светильники, то теперь они не горели.

  И сразу нахлынуло - из памяти поднялись призраки прошлого, закружились в темноте вокруг Мажуги, завели тихими голосами печальную песню: "А помнишь? Вот здесь, на этом углу? А вон та куча мусора - она всегда здесь громоздится, и тогда была здесь, а вон то окно, помнишь? А вот эта облезлая дверь под разбитым фонарем? Помнишь? Помнишь? Помнишь?"