Власть полынная

— Государь мира ищет? Но о каком мире он речь ведёт? — спросил Михаил. — Разве Москва с Тверью уже воюют? А может, Иван Третий живёт временем Ивана Калиты, когда московский князь Тверь пожёг? Нет, великий князь Иван Молодой, Москве Тверь нужна покорная… Ан нет, мы, тверичи, не такие. Коли же некоторые бояре в Москву потянулись, ну и Бог с ними. Они о том горько пожалеют. Я у тех бояр вотчины забрал, а усадьбы огню и анафеме предам. Мы их как предателей поминать станем…

Немного погодя сестру Марию вспомнил: — Ангельской души была. Ивану бы в память о ней на Тверь цепным псом не кидаться. Помнить должен, Василий Тёмный только с помощью отца моего, князя Бориса, Москву от Шемяки освободил, великий стол князю вернул. Так к чему Иван взалкал Тверь проглотить? И не остерегается, что кусок большой, подавится… А может, это Софья, заокеанская невеста, его науськивает? Эвон, гербом двуглавым и скипетром обзавёлся — так мнит себя преемником царьградским?.. Нет, молодой Иван, я уже сказывал тебе давно, что люблю тебя, но покориться Ивану Третьему, Тверь в московском квасе растворить не позволю. Так и передай отцу.

Ушёл из горницы, не попрощавшись.

Наступала та пора года, когда замирала жизнь на Волге. Редкие купеческие суда поснимались с верховья, закупали пушнину и кожи, воск и мёд, а иные осмеливались пуститься до самого низовья, к устью Волги, к Ахтубе, скупали у рыбаков красную рыбу — иные ханской её величали, — чёрную икру лёгкого засола.

Прорвутся такие гости, посчастливится проскочить мимо разбойных татар — оживёт новгородский торг.

Но давно уже не заплывали в Нижний Новгород торговые гости из далёких восточных стран, из земли древнего Айрастана: закрыли им дорогу казанцы…

От Нижнего Новгорода до дощатых причалов отошли гружённые ратными людьми несколько судов, подняли паруса. И тут же сотни лодок с воинами отвалили от берега.

На судах паруса поймали попутный северный ветер, вздулись легко, не хлопали, вынесли корабли на среднее течение Волги.

А ладьи отходили от стоянок на вёслах. Слышно было по всей Волге, как ахали гребцы:

— И-ах! И-ах!

Флотилия пошла веером. По стрежню большие суда, мелкие, раскинувшись, жались к берегам.

На головном судне, какое шло под главной хоругвью Московской Руси, в носовой части, накинув корзна, стояли несколько воевод. Князь Константин Андреевич Беззубцев говорил им:

— Пойдём до Ветлуги-реки. Ежели не встретим флот казанцев, поплывём дальше. Мы должны показать ордынцам, что время их вольных грабежей закончилось.

Воеводы предложение главного воеводы приняли.

Идёт речная флотилия пустынными берегами, не чувашских поселений, не черемисов опасаются — татар стерегутся. Но на Волге нет не то что казанских кораблей, даже судёнышка утлого не видно.

Однако Беззубцев вперёдсмотрящим матросам то и дело наказывал:

— В оба, в оба гляди! Чтоб татары хитростью нас не взяли!

Леса по берегам, луговины, ни огонька, ни дыма. Дивно ратникам: куда люд подевался?

— Прежде тут их становища попадались!

На ночь суда бросали якоря, а ладьи к берегам причаливали. Ратники жгли костры, передыхали, чтобы с рассветом продолжить путь.

— Не иначе казанцы свой флот прячут в устье Камы, — говорил Беззубцев. — Ну так дойдём и до Камы!

У самой Казани неожиданно спал ветер, паруса обвисли, и гребцы сели на вёсла.

И снова понеслось по Волге с выдохом:

— И-эх! Да! И-эх!

Город миновали засветло. На стенах казанцы толпились, кричали что-то. Им отвечали с судов и ладей, и тоже, видать, непристойное.

Так под крики и угрозы миновали Казань. Дождавшись попутного ветра, подошли к устью Камы.

Но и здесь ханского флота не обнаружили. Видно, ушёл он в самое низовье Волги.

Тогда Беззубцев принял решение возвращаться в Нижний Новгород.

А воеводам сказал:

— Пока Казанью не овладеем, ханские люди на Волге разбойничать будут.

Из Валаама да в огромный шумный город Новгород Великий.

Торг суетный, концы ремесленные, с моста та и другая сторона Новгорода как на ладони.

Выйдет владыка Сергий, глотнёт морозного воздуха — нет, не такой, как там, на островах.

Мощённые дубовыми плахами улицы завалены снежными сугробами. Сухой снег шапками лежит на крепостных стенах, маковках церквей и шатровых звонницах, укутал зелёные разлапистые ели, рваными клочками повис на голых ветках.

Архиепископ окинет старческим взглядом красоту, созданную Господом, и скажет чуть слышно, одними губами:

— Дивен мир, тобою созданный, святый Боже. И уйдёт служить утреню.

А в соборе прихожан мало, можно сказать, почти никого. Недоумевал владыка Сергий: зима на вторую половину перевалила, а в собор Святой Софии, когда он проповеди читает, никто не ходит его слушать.

Подолгу думал о том архиепископ, пока не услышал однажды, как одна из богомолок сказала:

— Москвой он нам даден!

— Не Новгороду Великому он служит, князьям московским, — поддержала её другая.

Больно было слышать такое архиепископу. Как? Значит, он, проповедник, служит не Богу, а князьям новгородским либо московским?

Душевный покой потерял Сергий. Подавленный ходил, часто Валаам вспоминал, монастырь, церковь свою…