Власть полынная

И порешили бояре, будь что будет, целовали крест друг за друга стоять и, усевшись в громоздкий рыдван, двинулись в Москву.

На разговоры их не тянуло, не на блины званы, сидели тесно. Офанас Остафьевич животом страдал, часто приходилось рыдван останавливать.

Иван Лукинич рядом с боярином Лукой сидел, нос от него воротил: дурно пахло от боярина.

А Феофил всё товарищей уламывал в Литву свернуть. Иван Лукинич осадил его:

— Смолкни, Феофил. Ты в Литву тянешь, а забыл, что в Новгороде семейство своё оставил? Нет уж, чему быть, того не миновать. Снявши голову, по волосам не плачут.

У Торжка их встретил конный наряд дворян и сопровождал до самой Москвы. Офанас горько заметил:

— Только что не в железы закованы…

Так и добрались новгородские бояре до Москвы, здесь их принял пристав, в клеть посадил, проворчав:

— Знай сверчок свой шесток. Допрыгались, доигрались. Знатно же вас государь принимает.

А на вопрос Ивана Лукинича, доколь их держать в клети будут, ответил:

— Покуда государь не укажет.

Поначалу следствие повели не круто. Допросы снимал боярин Онуфрий, а дьяк Третьяк вёл допросные листы. Каждое показание новгородцев записывал, а боярин Онуфрий вечером Ивану Третьему прочитывал.

Новгородцы от крамолы отрекались, но никого не винили, а уж о том, что к Казимиру тянули, наотрез отказывались.

Молодой великий князь Иван советовал отцу отпустить бояр. О том же говорил и князь Холмский:

— Облыжное завели на новгородцев. Однажды Иван Третий явился в допросную избу, на лавку сел. Дьяк в ту пору с Ивана Лукинича дознание снимал.

Тот своё плёл, слёзно молил:

— За что муки претерпеваем, государь?

Иван Третий уставил глаза на бывшего посадника, спросил неожиданно:

— Так, сказываешь, вы, бояре новгородские, безвинны? А вот поглядим.

Повернулся к дьяку:

— Покличь-ка, Фёдор, ката, послушаем, что Иван Лукинич с дыбы вещать станет.

Вошедшему палачу рукой махнул:

— Подыми, Степан, его на козу!

Едва палач за Ивана Лукинича взялся, как тот дурным голосом взвыл:

— Государь, Пимен во всём повинен! Пимен, ключник владычный!

Иван Третий усмехнулся, кинул дьяку:

— Теперь пиши, Фёдор, что посадник говорить станет.

Встал, намереваясь выйти:

— Впредь с пристрастием допросы чини!..

К Рождественским праздникам завершили следствие дела. Всех бояр новгородских, каких в клети держали, и тех, каких в Новгороде забрали, Иван Третий судил по-доброму: отчин лишить и в Подмосковье переселить, выделив им поместья, чтобы отныне на государственной службе числились.

А всесильного Пимена, заковав в железа, доставили в Москву и навечно заточили в Чудов монастырь.

Армянские купцы с шелками и парчой, с персидскими коврами и аксамитом, с восточными пряностями через Хвалисское море выбрались на волжский речной путь и из низовий Волги, минуя Казань, появились на нижегородском торжище.

Не довольствуясь Нижним Новгородом, они добрались до Москвы, намереваясь побывать на торгу Великого Новгорода и там с помощью Божией завязать торговые отношения с городами Ганзейского союза.

На московском торгу им стало известно, что великий князь Иван Васильевич закрыл гостям путь в Новгород, а через приставов купцам было сказано, что государь на Великий Новгород опалу положил.

— Торгуйте, — говорили гостям, — по всем городам Московской Руси торг ведите, но казну новгородскую обогащать не дозволено…

Конец сентября, в великокняжьих хоромах прохладно, и дворецкий велел топить печи.

Иван Васильевич смотрел, как пламя лижет поленья, а сам размышлял о запрете купцам ехать в Новгород. «Поделом, — решил, — пусть знают новгородцы, что они не какой-нибудь вольный город Брюгге, а городок Московской Руси… Настаёт время, когда после разбоев ордынских откроется волжский путь и в Москву потянутся торговые люди из многих земель…»

Великий князь Иван Васильевич мечтал о том времени, когда не только из стран Востока, но и с Запада, из Кракова и других земель будут привозить товары на московский торг.

Он смотрел на огонь, а сам думал о своём. Новгород к рукам прибрали, к Казани подбираются. Недалёк тот день, когда ханству казанскому конец наступит… А затем придёт время Смоленск воротить, Киев и иные города, кои за Литвой и Польшей числятся…

Нелёгкая ноша ляжет на великих князей московских, какие после него, Ивана Третьего, и Ивана Молодого княжить станут.

Вон хотя бы на Смоленск полки вести. Его надобно брать пушечным боем, с подкопами…

Кто они, те князья, будут? Внук ли Дмитрий, сын ли Василий, коего Софья в великие князья прочит…

Неожиданно мысль к сыну Ивану перебросилась. Встревожила. С возвращением его с дальних северных земель и с Каменного пояса жалуется он на ноги. Болеть начали, будто изнутри жилы рвут. Врач Софьи сказывает, болезнь та камчугой[41] зовётся и лечить её следует водой огненной…

Пламя перегорало, долизывало последние поленья. Постреливало…