Власть полынная

— Не оговорился я, о стене кремлёвской речь моя будет… Со времён прадеда нашего, светлой памяти героя Куликовской битвы великого князя Дмитрия Ивановича Донского, Кремль каменный стоит. Но вы, бояре, понимаете, старость не красит человека, так и стена кремлёвская обветшала, в негодность пришла. И надумал я, пора её заново возводить из кирпича добротного.

И снова на бояр посмотрел.

— Знаю, о деньгах вы сейчас думаете, о затратах. Согласен и трудности предвижу. Однако новый Кремль возведём, и будут враги наши о него лбы разбивать.

Откинулся в кресле. Митрополит вновь голос подал:

— Зрю я, об отечестве печёшься ты, государь. Не мыслю Русь православную ни под татарином, ни под немцем, ни под ляхами. Не католическая она, искони от Владимира Крестителя православная. В новом, каменном обличье стоять Москве!

— Истинны слова твои, владыка! — выкрикнул Холмский. — С тобой, государь, мы в согласии. А что до денег, так не на паперти же стоим. От земель наших, от вотчин смерды выход нам давали. Так потрясите, бояре, казной своей!

— С моей калитой я скоро по свету пойду! — взвизгнул старый боярин Труш.

Холмский насмешливо посмотрел на него:

— Гляжу я на тебя, боярин, не слишком ли часто ты на паперти стоишь? Постыдился бы!

— А ты меня, Даниил, не совести! Я такой, как есть.

Дума заглушила их перебранку:

— Мы, государь с тобой в согласии!

— Коли надобно, сыщем деньги!

Глава 24

Тёмная ночь обняла Тверь. И ни огонька, разве что в каком-нибудь домике или избе на посаде зажгут лучину и её скудный свет просочится через затянутое бычьим пузырём оконце, чтобы вскорости погаснуть.

Лежит великий князь Иван Молодой в темени опочивальни, весь в мыслях. Ноги под тёплым, гагачьего пуха, одеялом угрелись, меньше болят.

Приехала из Москвы Елена, рассказала о беседе с отцом. Говорил он, что намеревается кремлёвскую стену переделать, заново отстроить.

Иван с отцом согласен. Он давно уже видел, что кремлёвская стена не ремонта требует, а возведения новой. И отец правильно решил: надобно начинать с башен. Они настолько обветшали, что не выдержат долгой осады.

Государь сокрушается о его хворях. Ивану Молодому и самому болеть надоело. Ждёт, когда лекарь на ноги его поставит…

Сглотнул пересохшим ртом, позвал отрока, дежурившего у двери опочивальни:

— Вздуй огня!

Отрок метнулся и вскоре внёс горящую свечу.

Уставился Иван в подбитый тёсом потолок, лежит, мыслями одолеваемый.

Посланный отцом в Тверь, он лишь на словах именуется великим князем. Теперь Софья станет выжидать момента, когда нанести второй удар по Ивану. И тогда отец назовёт великим князем Василия.

А он, Иван Молодой, так надеялся, что после него великим князем будет назван Дмитрий!

Софья оказалась коварней, чем он предполагал. Права была Елена, когда предупреждала, что не следует доверять Софье, её изощрённому византийскому уму.

Как он может, живя в Твери, противостоять Софье? Ко всему его одолевают болезни.

Каждый вечер иноземный лекарь приходит к нему, но его лечение не приносит облегчения.

Князь Иван ворочается с боку на бок. Неожиданно вспоминает, что это ложе принадлежало князю Михаилу. Как он там, в Литве, без Твери, где прошла большая часть жизни с каждодневными заботами?

И защемило сердце. Непредсказуем путь человека. Кто знает его, кроме Господа?

Вот и его, князя Ивана, путь как было предсказать? Когда отец, Иван Третий, на Думе провозгласил его, юного, великим князем Московским, мог ли он, княжич, предвидеть своё изгнание в Тверь?

Память вернула князя Ивана к первой поездке в Великий Новгород, куда государь послал его с дьяком Топорковым править посольство.

Они с Санькой, любопытствуя, глазели на жизнь новгородцев. Дивно им было, всё не так, как на Москве: и концы ремесленные, и торг, где иноземные товары не редки. А уж Софийский храм поразил. Да и хоромы знати новгородской удивили, многие из камня, со стекольцами италийскими…

Чудно устроена память человеческая. Она вдруг перекинула молодого великого князя к тому времени, когда жизнь забросила его на северный окоём Московской земли, где стылые дни бывали даже весной. Тогда работники тащили гружёные сани, тогда он, князь Иван, спал в дымных чумах…

Может, с того студёного края привёз он хворь свою?..

Князь Иван взглянул на оконце. Небо начало сереть. Верно, за полночь перевалило, к рассвету ночь пошла…

Новый день, новые тревоги.

Вздохнул, припомнив, как в день свадьбы отца с Софьей князь Холмский говорил ему: «Зрю я, княже, подомнёт она государя. Не сразу подомнёт, а исподволь».

Не отрывая головы от подушки, перекрестился.

— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, спаси и помилуй нас!

И тут же закружилось в голове, всё померкло. Будто душа с телом вздумала проститься. Князь упал на разбросанную по полу медвежью шкуру.

Всё бы хорошо было, утихомирилась на время земля Московской Руси от диких степей до студёных морей, от гор Каменных до Смоленска и Киева. Бежал из Твери князь Михаил.