Власть полынная

Враг он не великому князю Московскому Ивану Васильевичу, недруг Руси Московской. Коли бы породнился с великим князем литовским и королём польским Казимиром, сколько бы бед могла ждать Московская Русь от Тверского княжества!

Не раз задумывался Иван Третий об удельных княжествах, оказавшихся под властью Речи Посполитой. За них ещё Москве повоевать придётся, как и за Смоленск, за Киев, за другие города славянской Руси…

Пала Золотая Орда, крымцы хана Менгли-Гирея пока не совершают набега на южные городки Московской Руси, но вот Казань встревожила великого князя Московского Ивана Третьего.

Умер казанский хан Ибрагим, и началась жестокая вражда между его сыновьями Али-ханом и Мухаммед-Эмином. Али-хан изгнал Мухаммеда, сел на казанский трон, а Мухаммед-Эмин бежал в Нижний Новгород, а оттуда в Москву, клялся Ивану Третьему в дружбе.

Государь спешно созвал Думу, и решили бояре: поскольку Мухаммед в дружбе Москве клялся, то оказать ему помощь и вернуть его на ханский стол.

Для того велел Иван Третий князьям Холмскому и Беззубцеву готовить на Казань рать.

Пробудился князь Иван Молодой и, едва глаза открыл, увидел жену Елену, а за ней дворецкого, рыжего боярина Самсона.

Вспомнил, как ночью сознание терял, и начисто не помнил, как уложили его на кровать и позвали великую княгиню.

Иван усмехнулся:

— Поди, думали, смерть за мной приходила? Ан нет, ещё пожить дадено.

Великая княгиня положила руку ему на лоб:

— Рано, государь, о смерти думать. Разве такой удел Господь тебе заповедал?

Князь Иван с грустью посмотрел на неё:

— Неисповедимы пути Господни, Елена. Дворецкий голос подал:

— Пойду-ка я, великий князь, накажу стряпухе стол накрыть.

— Добро, боярин, и скажи отроку, пусть облачиться поможет.

Дворецкий вышел, следом удалилась и Елена.

Иван Молодой уже кончал трапезовать, когда явился тверской епископ Савватий, духовник князя в Твери.

Они сидели за столом, пили тёплое молоко с мёдом, вели мирской разговор о бренной жизни. Князь Иван говорил:

— Суета сует жизнь наша. Думаю я, для какой надобности человек копит богатства? В чём мать родила на свет появляется, наг и бос, в иной мир уходит — перед Господом отчёт жизненный даёт.

Епископ с прищуром уставился на князя, а тот продолжал:

— Как-то довелось мне быть у владыки Филиппа и слушать перебранку двух преподобных старцев — Иосифа и Нила. Спорили они о богатстве и нищете. Что до меня, так не приемлю я ни богатства монастырского, ни нищеты заволжских старцев. Где же истина, владыка, в чём она?

— Велик Бог, велики дела его и творения. Ему судить старцев Иосифа и Нила. Ты же, сыне, молись, и Господь укажет истину. Коли будешь блуждать во тьме их размышлений, недалеко и до ереси. Избави от того, Боже!

Накануне выступления из Москвы воевод Холмского и Беззубцева сошлись князья и бояре на Думу, расселись вдоль стен палаты, как всегда, дородные, важные, в шубах и шапках высоких, хоть дни стояли тёплые.

На посохи опираются, на Ивана Третьего поглядывают. А он в дорогих одеждах сидит в высоком кресле, ждёт тишины. Вот поглядел на пустующее место заболевшего митрополита и заговорил:

— Ведомо вам, бояре, что не ради пустословия созвал я вас, пора Казань утихомирить, указать место Али-хану: он на место отца, Ибрагима, решил сесть и брата своего Мухаммед-Эмина из Орды изгнать.

Чуть передохнул и продолжил:

— И тот Али свои злобствования к Руси выявил, корабли на Волгу вывел, путь торговый норовил закрыть.

Боярин Труш ладонь к уху приложил и выкрикнул:

— Русь и без Казани велика!

Иван Третий метнул на боярина недовольный взгляд, слегка посохом пристукнул:

— О княжестве Казанском, дружественном Руси, пекусь я. А ты бы, боярин Труш, слушал с понятием.

И уже спокойно ко всей Думе обратился:

— Возвысилась Москва потому, что Русь земли свои в единство привела, а Казанскую орду ржа разъела, брат на брата пошёл. И нам бы её урок в урок.

Поглядел на братьев своих, Андрея и Бориса, и добавил:

— Надобно впредь казанцам с Москвой в мире жить, в дружбе, гостям торговый путь не закрывать и Нижний Новгород разбоями не разорять. О том мы с Мухаммед-Эмином уговорились.

— То так, — подал голос брат великого князя Борис Волоцкий. — Но мнится мне, что, когда мы с Казанью дружбу завяжем, крымскому хану то в злобствование обернётся.

Иван Третий кивнул согласно:

— И я то понимаю, князь Борис. Хоть мы сегодня с Менгли-Гиреем, но от него каждодневно ждём разбойного удара, набега ордынского. А в дружбу с Мухаммед-Эмином поверим. Надолго ли, поглядим. А потом что Бог даст.

— Мудры слова твои, государь. Попробуем, чем нас хан Мухаммед-Эмин радовать будет, — промолвил князь Нагой-Оболенский. — Глядишь, мир на Волге будет.

Боярин Григорий Морозов усмехнулся в седую бороду:

— С паршивой овцы хоть шерсти клок…

На второй день православного праздника великомученика и целителя Пантелеймона из Москвы повели полки воеводы Даниил Холмский и Константин Беззубцев. А судами по рекам на Волгу переправляли огневой наряд.

Глава 25